Во всех других отношениях это молодое, невыдержанное во многом произведение, совершенно ново и во многом самобытно. Еще новее и еще самобытнее казалось оно в Италии, потому что для большинства здесь было загадкой: кем вдохновлялся этот художник? У кого заимствовал он свою антиклассическую, «противу-итальянскую» (если можно так выразиться) манеру?

Нового в этой повести Гверрацци прежде всего то, что она не принадлежит ни к одной из двух вышеобозначенных категорий. Гверрацци меньше поглощен исторической эпохой, им выбранной, и судьбами своих героев, чем современной ему жизнью – чем собственной своей личностью. Эту субъективность не могут простить ему не только политические и литературные враги его, но даже слишком многие из его поклонников – критиками, закупленными в его пользу нелитературным авторитетом его имени.

Я считаю священнейшей своей обязанностью обойти спор о значении субъективности в искусстве. Гверрацци, которого Мадзини в своих критиках (см. «Генуэзский указатель» того времени – потом журнал «Молодой Италии» и записки Мадзини) обвиняет в излишней гордости, в поглощении собственной своей особой, именно благодаря этим-то похвальным и непохвальным качествам, и играет в итальянской литературе и до сих пор еще очень блестящую роль. Я не имею намерения судить итальянских литераторов с точки зрения добродетельного Монтиона[387], а потому и не буду останавливаться над оценкой их нравственных добродетелей, совершенно не касающихся их умственной и художественной деятельности… Поведение Бэкона в очень многих отношениях было весьма непохвальное, но никто же не отвергает на этом основании его заслуг в деле общечеловеческого развития[388].

Личность автора «Битвы при Беневенто» гораздо интереснее всех первостепенных и непервостепенных героев этой повести. В том и заключается интерес самого произведения, что живая, мыслящая особа автора проглядывает везде…

Гверрацци резко отличается от всех итальянских современных писателей (исключая одного Леопарди, которого трагическую судьбу я рас скажу в другом месте) тем, что он берется за искусство, не заморив в себе, на каком-то произвольном, голословном и догматическом полурешении, ни одного из тех сомнений, которые составляют неотъемлемую собственность каждого современного человека, сколько-нибудь думавшего… Он одинаково смел был тогда, в первое время своей молодости, и остался смел теперь, вопреки всем политическим актам и расколам своего времени… Такие вещи в наше время большая редкость везде, всего больше в Италии, где каждый человек, рождаясь, положил уже для себя готовое дело, перед которым ему едва ли простительно было сомневаться и колебаться… Италия не простила Гверрацци его сомнений… Но мы можем беспристрастнее смотреть на людей и на вещи… Нам – не итальянцам – менее можно было бы простить излишнюю придирчивость в этих скользких, как рыба, тонких вопросах.