Нравственное брожение, происходившее в душе молодого Гверрацци, когда он писал это первое свое сочинение, отразилось очень верно на самом произведении, – придало ему какой-то беспокойный, неровный, судорожный характер… Все итальянские критики, спокойно спавшие в величавом эстетическом замке, были пробуждены его появлением; с просонков не шутя перепутались, рассердились даже на автора.
Они видели в начинающем романисте непростительные стремления к уродливому, к чудовищному (
Должно сознаться, что они отчасти были правы. Правы не потому только, что привычным к отечественной рутине умом не могли отличить Байрона от Виктора Гюго.
Сам Гверрацци, только ознакомившийся с мрачной поэзией Байрона, в этой первой своей повести действительно близок к тому, чтобы перескочить через барьер, отделяющий мрачное, страждущее от натянутых и безобразных ужасов французской
Поэтому повесть эта даже в искренних друзьях Гверрацци, – в тех, которые, оценили его жизненность, поэтическую дельность через всю призму всякого рода своеобразных и подражательных недостатков и промахов, – даже в них повесть эта вызвала много законных возражений и опасений…
На все, возбужденные появлением этой первой повести вопросы, Гверрацци ответил несколько лет спустя своим известным романом «Осада Флоренции», о котором слишком многое предстоит сказать впереди…
Но прежде еще несколько слов о «Битве при Беневенто» и о других повестях Гверрацци, писанных хотя и позже, но принадлежащих по всему той же эпохи его деятельности. «Изабелла Орсини», «Вероника Чибо», «Герцогиня Сан-Джульяно» и «Беатриче Ченчи» – самые известные из них. Все слишком похожи одна на другую и в более сжатой форме представляют всё те же недостатки и достоинства, как и названная прежде самая длинная и первая по времени его повесть…
Значение Гверрацци в итальянской литературе и до появления «Осады Флоренции» весьма многосторонне и едва ли может быть отрицаемо.
Он заменил эту мертвенную поэзию прошлого, которую до него в Италии считали единой истинной – живой поэзией байроновского отчаяния и сомнения – единственной возможной современной поэзией… И классики, и романтики восстали единодушно против него, уличали его в безграмотности, цитировали Данта и академические словари… Но всё молодое поколение заучивало наизусть целые страницы его звучной прозы, неподдельно восхищалось ею, сочувствовало тревогам и страданиям автора, гораздо больше чем эстетическому покою законодателей вкуса и академиков всякого рода…