Первые дошедшие до публики стихотворения Джусти – я говорю это, полагаясь на верность хронологии, сообщаемой всеми его биографами и издателями – относятся к 1833 г., когда ему было около двадцати пяти лет от роду. В последнее время, т. е. по введении в Тоскане конституционного уложения о печати, во Флоренции сделано два издания Джусти, весьма полных, более даже полных, чем следовало; так в последнее из них вошли даже такие стихотворения, которые Джусти никогда не писал, как, например, довольно плохой перевод «Бога» Беранже. Тем не менее «Паровая гильотина» (La ghigliottina a vapore) и «Предложение переменить образ жизни» (Rassegnazione e proponimento di cambiar vita[409]) остаются первыми по времени его произведениями, а и то, и другое написано им после падения революции в Романьях в 1832 или 1833 году.

Ни то, ни другое из них не принадлежит к разряду лучших его стихов, однако в них уже достаточно выработанности и некоторой технической опытности, не позволяющей принять их за первые опыты… Я знаю, что у нас такое замечание может очень показаться странным. Но итальянская публика, хотя бы и очень не разборчивая в других отношениях, имеет свои очень строгие требования относительно слога, внешней отделки литературных произведений. Да есть к тому же весьма положительные данные на то, что Джусти сам очень тщательно обрабатывал каждую свою строчку, перечеркивая и переписывая ее по нескольку раз…

Но, отложив в сторону всякие другие соображения, я просто задаю себе вопрос: мог ли человек, одаренный замечательным поэтическим талантом и редкой впечатлительностью, не писать стихов до двадцать пятого года своей жизни? Я не могу допустить подобной возможности.

Но что сталось с его первыми стихами? Это неразрешенная до сих пор задача. А потому, о первых годах молодости, о его студенчестве, сперва в Пистойе, потом в Пизе, трудно сказать что-нибудь…[410]

Биографы сообщают по этому поводу несколько малозначащих событий его внешней жизни. Но вовсе не это интересно…

Гораздо позже, уже совершенно возмужав, Джусти вспоминает торжественный день своей разлуки с университетом. Перевожу здесь целиком это весьма милое его стихотворение:

У меня навсегда останется в памяти день, когда я получил за свои умственные доблести и за приличную плату диплом на звание Eccelentisimo[411] и печально оставил наше веселое пизанское столпотворение. Усталый вошел я триумфатором с целой ватагой в Ussero[412], и, угостив в последний раз черным кофеем человек двадцать приятелей, заплатив шесть paoli старого долга – покатил на ждавшей меня у ворот таратайке – покатил, но не весело, а с опущенным носом и в смущении. Четыре года прожиты беззаботно, на свободе! Книжки заброшены в угол – открывается широкий вход в жизнь, что на первых парах возбуждает и радостные отчасти ощущения. Как ни упивайся знанием, как ни глотай том за томом – человеком от этого не станешь, а разве Chiarissimo (тоже что и Eccelentissimo). Только что выберешься из ученых стен, споткнешься на первом же попавшемся камушке. Эх! От слова до дела длинна дорога!