Ночь, сильный мороз; небо ясное, тёмно-синее, почти чёрное; звёзды — стальные точки; ледники отливают серебром.

Снег поскрипывает под ногами. Слышен треск льда — значит, температура падает; в приливной трещине урчит прибывающая вода. А надо всем волна за волной, складка за складкой разворачивается занавес полярного сияния. У нас на глазах он гаснет, потом вдруг вспыхивает длинный луч с пурпурно-золотым хвостом и устремляется к зениту, изгибаясь по пути дугой бледно-зелёного и бледно-оранжевого цвета. И снова появляется занавес и вдали распадается на длинные лучи, словно прожекторы светят из-за курящегося кратера Эребуса.

Они опять складываются в волшебный занавес:

Внутри хижины бурное веселье. А почему бы не веселиться, если сегодня солнце поворачивается, чтобы возвратиться к нам? Такой день бывает только раз в году.

После обеда каждому надлежало произнести речь, но Боуэрс вместо этого притащил замечательную рождественскую ёлку из лыжной палки и щепочек бамбука, с прикреплёнными к ним пёрышками; ёлку украшали свечи, сласти, консервированные фрукты и очень смешные игрушки из запасов Билла. Титус получил три подарка — губку, свисток и пугач, настоящий пугач, при нажиме на курок стрелявший, и был очень доволен. Весь остаток вечера он приставал с вопросами: «Вам не жарко?». — «Нет, не жарко». — «Жарко, жарко!» — и губкой обтирал вам лицо. «Сделайте милость, упадите после выстрела», — попросил он меня и принялся расстреливать всех по кругу; а между выстрелами ещё свистел в свисток.

Он пошёл танцевать мазурку с Антоном, который мог бы затмить весь русский балет, и Антон без конца извинялся за свою неуклюжесть. Понтинг показывал диапозитивы о нашей жизни в Антарктике, многие из которых раскрасил Мирз. Появление каждого такого кадра встречалось возгласом: «Кто это его так раскрасил?». — «Мирз!» — звучал ответ — и раздавался взрыв хохота. Понтингу не давали рта раскрыть. Принесли молочный пунш, и Скотт поднял тост за восточную партию, а Клиссолд, повар, предложил выпить за доброе старое натуральное молоко. Титус выстрелил вверх и заорал: «Этот выстрел я посылаю — как это у Гомера? — в небесную лазурь, то есть к Эребусу!». Когда мы легли спать, он спросил: «Черри, вы отвечаете за свои действия?», — я сказал, что да, отвечаю, на что он громко свистнул в свисток. Последнее, что я помню, это Отс будит Мирза и спрашивает, свободно ли его сердце.