Тогда-то мы поняли, что темпы прежних санных походов для нас не приемлемы: следует всё делать медленно, стараться не снимать меховые рукавицы, надеваемые поверх шерстяных варежек, останавливаться, как бы мы ни были заняты, при первых признаках обморожения и стараться восстановить циркуляцию крови. Лагерь мы ставили теперь вдвоём, третий — в очередь — тем временем топал ногами, бил себя по бокам, растирал лицо. Но кровообращение в ногах таким образом не восстановишь, единственное для этого средство — поставить лагерь и, ещё не разуваясь, глотнуть кипятку. На ходу ноги, конечно, теряли чувствительность, колоды да и только, но как узнать, обморожены ли они? Тут на помощь приходили медицинские познания Уилсона. Он не раз выслушивал, что происходит у нас с ногами, и решал, идти ли ещё час вперёд или стать лагерем. Ошибись он — и нам конец! Травма у одного грозила бы всем опасностью, даже гибелью.

Двадцать девятого июня температура весь день держалась -50° [-46 °C], иногда задувал ветерок, покусывавший лица и руки. Сани тяжёлые, поверхность плохая — двигались мы медленно и трудно. На привале выяснилось, что Уилсон отморозил пятку и подошву одной ноги, а я — большие пальцы на обеих ногах.

Ночью было очень холодно, температура упала до -66° [-54 °C]. Во время завтрака 30 июня термометр показывал -55° [-48 °C]. Пуховые вкладыши из спальников мы вытащили — так они лучше просыхают. Мой меховой спальник слишком велик для меня, оттаивать его труднее, чем остальные, но зато он менее ломкий, чем у Билла.

Мы вступили в холодную бухту, лежащую между полуостровом Хат и мысом Террор. Ещё со времени экспедиции «Дисковери» известно, что дующие с Барьера ветры обтекают его, направляясь в залив Мак-Мёрдо за нашей спиной и к мысу Крозир, да и вообще к морю Росса, — впереди нас.

Здесь не бывает сильных ветров, сдувающих со льда снег, поэтому он не так твёрд и хорошо отполирован, как в других местах; сейчас он покрыт массой мельчайших снежных кристалликов, чрезвычайно твёрдых, тянуть по ним в мороз сани всё равно что по песку. Я уже говорил выше, что на

Барьере при очень низких температурах полозья саней не в силах растопить острия кристаллов, а лишь перекатывают их.

Вот по такой поверхности мы и шли в этом походе, или, и того хуже, по рыхлой, когда при каждом шаге мы проваливались чуть ли не по колено в снег.

Тридцатого июня мы попытались сдвинуть сани, по-прежнему соединённые вместе, но не тут-то было. Оставалось одно: отвязать одни сани от других и передвигаться челноком.

При свете мы часто прибегали к этому способу, рискуя лишь тем, что неожиданно налетевшая пурга заметёт следы. Но сейчас, в темноте, всё намного сложнее. Правда, с 11 часов утра до 3-х пополудни с грехом пополам ещё можно различить на снегу глубокие следы, по ним вернуться к оставленным саням и подтащить их к передним. Распрягал и впрягал нас в сани обычно Боуэрс. При таком методе передвижения мы вместо одной мили проходили три, да и везти сани, даже одиночные, всё равно было трудно. Ленч ели при температуре -61° [-52 °C]. После него тьма ещё более сгустилась, и за санями назад мы всякий раз шли с открытой горящей свечкой.