Ведь человек — сначала «животное словесное», а уж потом «политическое», сама его разумность связана прежде всего с даром речи. И без речи, без слова, невозможно движение вперед даже после того, как на Вселенную будет воздействовать мощный Сверхразум.

Александр Николаевич Радищев писал о том, что язык, являясь произведением разума и духа, сам более всего способствует дальнейшему «шествию» разума, его «изощрению», расширению «мысленных в человеке сил» («О человеке, его смертности и бессмертии»). Язык может стать «почти изъявлением всесилия», и в этом качестве понадобится и в мире Коллективного разума даже после технологической сингулярности.

Более того, еще до технологической сингулярности или вместе с ней возможна Социальная сингулярность — акт, в ходе которого человечество осознает свою новую роль как часть Коллективного разума.

При помощи языка и литературы человек в небольшом объеме своего мозга моделирует целые миры и проникает даже туда, куда вроде бы вход смертным воспрещен — в вечность. Разумеется, я говорю не о коммерческой имитации литературы, не о литературе-2, суррогате творчества, порожденном поздним капитализмом для развлечения масс и манипуляции ими.

Настоящая литература возникла из прямого диалога со Вселенной, которая разговаривает личностями и судьбами, из задавания главных вопросов, из ощущения ритма жизни, ее музыки, а больше всего из оплакивания умерших и жажды их воскрешения. Человек стал отличаться от животных, когда стал хоронить своих мертвецов. В точности эта поэтическая сила, жажда воскрешения, через русских космистов, одним из которых был Константин Циолковский, вывела человека на орбиту. В своих эпосах люди дали бессмертие могучим героям, соединивших их со Вселенной, романы раскрыли личности и их взаимосвязанные судьбы ...

Коллективный разум более, чем когда-либо, будет нуждаться в могучем слове — но слове новом. Необходимо будет создать новый язык, возможно, единый и для всего человечества, и для Сверхразума, ибо только говоря на одном языке, они могут быть едины.

Человек все равно вряд ли до конца поймет логику Сверхразума — хотя этого нельзя исключать в каких-то поэтических озарениях. Сверхразуму вряд ли будет нужна новая информация — ее он и сам соберет. С другой стороны, ему будет крайне интересен опыт человека как писателя — но, разумеется, не в меркантилистской ипостаси, а как создателя настоящей литературы. Это будет короткая дорога от Сверхразума к человеку, через прозрения и неожиданные сочетания, эмоции и новые парадоксы. Можно даже предположить, что Сверхразум будет «читать» настоящих писателей из удовольствия — ведь это существо информационное, оно питается информацией, и какой же информационный пир готовит для настоящего ценителя литература!