Русские переносят такую регламентированную жизнь гораздо лучше, чем перенесли бы ее американцы, англичане, французы или итальянцы. Более терпимы они и к вмешательству самозваных назойливых указчиков, которые контролируют общественную жизнь и дают непрошеные советы. Существование этих добровольных «самозваных унтеров», как назвал Чехов дореволюционных предшественников нынешнего их племени, и обеспечивает в числе прочих факторов особую чистоту на улицах и в метро. Многие люди, особенно средних лет и пожилые, всегда начеку, они в любой момент готовы выступить против «антиобщественного поведения». Я помню, как во время органного концерта в латышском соборе официально назначенные дежурные выговаривали нарушителям тишины так шумно и противно, что это гораздо больше мешало слушать музыку, чем отдельные шепотки в публике. В другой раз мои русские друзья собирались на званый обед. Жена в клетчатой макси-юбке, с распущенными длинными волосами просила мужа взять такси.

— Я не выношу реакции этих людей в автобусах, — сказала она.

А какое им дело? — спросил я. — Вы выглядите прелестно.

— Вы не понимаете, — ответила она с досадой, — им не нравится этот стиль, и они всю дорогу вас критикуют.

Эта манера вмешиваться не в свое дело имеет иногда и привлекательную сторону, когда проявляется в виде дружеской заботы о ближнем. Так, много раз подходили к нам посторонние женщины и советовали получше закутывать детей от холода. Пожилые мужчины, а однажды даже милиционер, любезно советовал мне надеть шляпу. Другие доброжелатели со всей серьезностью предупреждали, что нельзя сидеть на холодном камне — наверняка схватишь простуду или воспаление легких, и лучше бы нам встать с цементных ступенек. Одна моя знакомая американка, едва дотронувшись до своего подбородка, немедленно получила по руке от какой-то русской женщины, которая строго объяснила ей, что это — верный способ нажить прыщи на лице. Правда, было гораздо менее приятно, когда некоторые бабушки возмущались недисциплинированностью наших детей, бегающих по дорожкам парка (а где же еще?), или тем, что другие американские дети, которых мы знали, недостаточно опрятно одеты, чтобы быть на людях.

Как-то в субботу утром, когда я прогуливал на поводке нашу собаку возле Министерства юстиции Российской Федерации, простого вида женщина в грязно-коричневом пальто, спешащая домой с покупками, строго обратилась ко мне: «В этом дворе запрещается бегать собакам», — объявила она. В сущности, собака бегала не по двору, а в кустах у ограды, и я не обратил внимания на это «указание». «Это запрещается, — настаивала она. — Уберите отсюда свою собаку». «Откуда вы знаете, что это запрещается? — спросил я, — Ведь никакого объявления нет». Это и в самом деле было удивительно, потому что ландшафты советских городов пестрят запретительными объявлениями, сообщающими людям, куда им нельзя входить, где им нельзя курить, есть, находиться.