Лишь немногим русским старше 35 лет нужен специальный толчок, чтобы начать вспоминать о войне. Я слышал массу историй о тяжелых испытаниях, выпавших в военные годы на долю отдельных людей; но вот однажды я оказался в комнате, где было полно народу и где худощавый, темпераментный человек, художник, ударился в юмористические воспоминания о своих военных годах, когда он служил авиационным механиком. Он рассказывал, как каждый стремился раздобыть хоть какое-нибудь спиртное, чтобы заглушить боль, холод, страх. Одним из наиболее часто применяемых способов был слив рабочей жидкости из амортизаторов шасси самолета, после чего эту смесь масла и спирта пропускали через фильтр противогаза. Это был медленный и трудоемкий процесс, но напиток получался вполне сносным. «Конечно, — добавил рассказчик, — самолет из-за этого кренился на сторону».

Была у меня и другая встреча — с экскурсоводом по Кавказу. Этот человек оказался более терпимым по отношению к немцам, чем большинство русских, потому что несколько немецких солдат спасли его от казни. В годы войны, будучи в ту пору подростком, он оказался на оккупированной территории. Его отправили на принудительные работы, и однажды он уронил телефонный столб на плечо немецкого сержанта. Разгневанный сержант приказал мальчишке отойти к ближайшим кустам и расстегнул кобуру пистолета. Но солдаты, поняв, что тот собирается сделать, закричали: «Вилли, мы знаем, ты — псих, но не делай этого; это ужасно». Дважды сержант пытался вытащить пистолет, но остальные его удерживали. Наконец, по словам русского: «Сержант дал мне какого пинка, что я отлетел метров на пять. Этим все и кончилось. Вот что дает мне право утверждать, что и среди немцев попадались люди. Они спасли мне жизнь». Этот человек был снисходительнее большинства.

В Мурманске морской биолог, потерявший на войне отца, дядю и еще семерых своих родственников, с трудом выносил все, что касалось политики разрядки между СССР и Западной Германией. «Я знаю, миру нужен мир, — нехотя проговорил он, — но немцев я ненавижу». В частных беседах и другие люди высказывали мнение, что Брежнев зашел слишком далеко, что он слишком доверяет Вилли Брандту и немцам. В Самарканде мне довелось на себе ощутить, с какой острой враждебностью до сих пор в народе относятся к немцам. Когда в одном из магазинов я спросил продавца, сколько стоят узбекские тюбетейки, он отказался отвечать, приняв меня за немца. На мой повторный вопрос он огрызнулся: «Мы здесь немцев не обслуживаем». В Москве молодой немец, техник, который работал в качестве стажера на заводе в 250 км от Москвы (в сторону Ленинграда), рассказывал мне, как он был удручен окружавшей его атмосферой враждебности. «В душе русские не считают, что война закончилась, — сказал он. — Они думают так: «Немцы хотят убивать нас, а мы хотим убивать немцев». А я говорю им: «Да посмотрите же на меня. Я — немец, и я не хочу убивать вас. Война закончилась. Мы, в нашей части Германии, строим социализм». Этот молодой человек так боялся проявлений эмоций русских, что не осмеливался пойти выпить с товарищами по работе, несмотря на то, что приехал в Россию в соответствии с официальной учебно-производственной программой. Его очень расстраивало, что рабочие этого завода не делали различий между Восточной и Западной Германией. «Я целый день проспорил с ними, я рассказывал им, что в нашей части Германии живут их друзья, что мы строим социализм, — говорил он. — Но, по-моему, я их не убедил. Для них немцы это немцы. Они ненавидят нас всех».