Иностранцу, который не решится проехать всю Сибирь по железной дороге, трудно осознать, как огромен Советский Союз. Рассудок не может охватить географические масштабы государства, распростершегося на 11 часовых поясов; трудно, например, осознать тот факт, что Ленинград намного ближе к Нью-Йорку, чем к Владивостоку. Американцы привыкли воспринимать свою страну как целый материк, но ее размерь; сразу сжимаются, если ощутишь огромность советской территории. Соединенные Штаты и половина Канады могли бы поместиться в одной только Сибири. Поездка из Москвы в Иркутск, разделенных расстоянием в 5120 км, равносильна полету из Нью-Йорка в Лос-Анджелес, но это расстояние не превышает и половины пути путешественника, пересекающего Советский Союз из конца в конец.

Еще до того, как вы сели на поезд Транссибирской магистрали, многое уже предвещает, какой огромный путь вам предстоит. Русские осваивают поезд как жилой автофургон; они являются на вокзал, нагруженные дешевыми потрепанными чемоданами, коробками, кое-как перевязанными веревками, подарками, игрушками, тяжелыми узлами и рассыпающимися тюками. Перед отъездом они запасаются буханками черного хлеба, сырами, холодной вареной рыбой или пирожками с мясом; они тащат сетки, битком набитые бутылками липкого сладкого русского ситро или водянистого пива. Люди набиваются в вагоны, превращая их в передвижные дома; немедленно переодеваются в синие пижамы, поселяясь целыми компаниями в купе на четыре или шесть спальных мест; женщины принимаются чистить огурцы или няньчиться с детьми, в то время, как мужчины, в нижних рубашках, почесываясь и позевывая, играют в шахматы или просматривают газеты.

В нашем мире, когда пассажирские поезда доживают свой век, железная дорога в России до сих пор сохранила свое поистине мистическое значение. Старые вагоны первого класса с их вылинявшими занавесками винного цвета, замысловатыми лампами, салфеточками на столиках и гнутыми медными дверными ручками еще, кажется, хранят аромат романтики начала века, так что моя жена, сидя в купе такого вагона, всякий раз чувствовала себя Анной Карениной. Борщ и солянка в вагон-ресторане подаются, правда, в казенных металлических мисках, но зато в каждом вагоне постоянно пыхтит самовар, жар в котором поддерживает кругленький разговорчивый проводник, готовый в любое время принести чай и сладкое печенье. Старые русские вагоны, рассчитанные на самую широкую в мире железнодорожную колею, были для меня особой роскошью: лежачие места в них — самые длинные из всех, какие мне когда-либо доводилось видеть в поездах. Путешествие на поезде привлекало меня и тем, что во время поездки у русских находится время и смелость поболтать с иностранцами, и мы не пренебрегали этой возможностью. Единственное, что нас беспокоило, когда мы собирались в Сибирь, — это опасение, что в поезде может быть холодно. Но тревога эта оказалась напрасной: как и все помещения в России, вагоны были так натоплены, что на каждой остановке мы выскакивали на платформу подышать свежим воздухом. Медлительность, с которой тащился поезд, помогала почувствовать, как велико было покрываемое нами расстояние. Подобно скрипучему торговому судну, терпеливо пересекающему обширное внутреннее море, наш поезд полз через огромный материк. Это был экспресс Москва — Пекин, которому предстояло пройти 8600 км за 175 часов, как гласило объявление, вывешенное в нашем вагоне. Мы проехали всего полпути — до Иркутска, и в течение этих четырех долгих дней видели в окнах одну и ту же картину: слегка холмистые снежные поля, сменяющиеся березовыми и лиственничными лесами, вновь переходящими в огромные заснеженные поля. Мы чувствовали себя словно всматривающиеся в катящиеся волны пассажиры судна, пересекающего океан. Занесенные снегом деревушки с их потрепанными непогодой избами и поднимающимся над крышами дымком проплывали мимо, подобно отдельным островкам, затерянным в этом снежном море.