Кроме того, в противовес мнению многих на Западе, советская печать предлагает «спускной клапан», дающий выход мелкому недовольству — письма в редакцию. Я был поражен, узнав, каковы масштабы этой корреспонденции. «Правда» получает около 40 тыс. писем в месяц, а в штате отдела писем работают 45 сотрудников. «Литературная газета» получает 7 тыс. писем в месяц. Любопытно, что несколько лет тому назад именно обилие писем читателей привело в стране к попытке почтовой реформы, которой так гордится главный редактор «Литературки» Александр Чаковский.

После неоднократных жалоб читателей на плохое почтовое обслуживание газета решила сама провести проверку. Разослав целую пачку писем, ее сотрудники обнаружили, что письмо в Ленинград идет почти пять дней (расстояние от Москвы до Ленинграда примерно такое же, как от Нью-Йорка до Чикаго), в Тбилиси — шесть дней, в Новосибирск — почти восемь. «Литературка» опубликовала несколько статей с критикой Министерства связи и теперь считает, что ее деятельность способствовала введению почтового кода, ускорившего сортировку почты, хотя в некоторых статьях, напечатанных за последнее время, содержатся утверждения, что от этого почта не стала работать намного быстрее.

«Мы не боимся критики», — громогласно заявил Чаковский, принимая у себя в редакции американских корреспондентов. Этот крупный, представительный мужчина, чье «я» раздулось так же непомерно, как и объем его талии, докуривая до самого конца сигару и рассыпая по столу пепел, шепеляво, но на вполне приличном, правда, с сильным акцентом, английском языке говорит о советской жизни с показной искренностью, без конца употребляя выражения: «Я скажу вам откровенно» или: «Позвольте ответить на ваш вопрос самым исчерпывающим образом». Как член партии, занимающий высокое положение, он постоянно провоцирует идеологические споры и шутливо называет себя «акулой социализма» (несмотря на некоторый либерализм в освещении внутренних проблем страны, его газета возглавила кампанию яростных нападок на Сахарова, Солженицына, эмигрирующих из страны евреев и западных журналистов). Попыхивая сигарой, Чаковский заявлял мне: «Газета «Нью-Йорк таймс» считает, что, опубликовав письмо читателя, она свои функции выполнила. Мы же считаем, что наша работа лишь начинается с этого. После опубликования письма мы ждем незамедлительного ответа от соответствующей организации, и этот ответ тоже печатается в нашей газете. Если же ответ нас не удовлетворяет или кажется слишком формальным, мы публикуем редакционную заметку, в которой сообщаем, что считаем ответ того или иного министерства или предприятия неудовлетворительным, и требуем более исчерпывающего ответа». Иногда все действительно идет по такому пути (если это угодно партии), но Чаковский представлял все это в более смелом и независимом свете, чем позднее описывали мне в личной беседе его сотрудники. Они приводили случаи, когда публикация приостанавливалась или статьи зарезались потому, что они порочили репутацию некоторых партийных работников, занимавших даже довольно невысокие посты. Так, один писатель вспоминал неоднократные и ни к чему не приведшие попытки уличить в плагиате ученого, имеющего связи в партии. Разумеется, такие темы, как национальная рознь или привилегии, которыми пользуется советская верхушка, запретны для освещения в печати. Но, как правило, власти считают письма делом полезным. Они дают рядовым советским гражданам возможность выразить свое недовольство советским бюрократическим аппаратом, широко известным своей неэффективностью, выговориться по поводу низкокачественных потребительских товаров и вообще «спустить пар». Одновременно письма являются прекрасным средством, с помощью которого партия следит за аппаратом должностных лиц, а также за нравами и настроением рядовых граждан. Таким образом, письма помогают прессе выполнять ее роль сторожевого пса. А для редакторов они иногда поставляют хороший соус, которым можно сдобрить сухую идеологическую лапшу. Особого риска в публикации этих писем нет, так как большинство из rex, что попадают в печать, абсолютно безвредно, как например, письмо от женщины из Днепропетровска, возмущающейся тем, что стены ее новой квартиры словно из железа — нельзя вбить ни гвоздь, ни крючок, чтобы повесить картины или шторы; от учителя из Москвы, брюзжащего по поводу длинных волос и неопрятного вида советских футболистов; от рабочих Братска, «вдруг» с негодованием обнаруживших, что их предприятие содержит группу спортсменов — профессионалов, которые лишь числятся работающими, а на самом деле только играют в футбол, да и то плохо, от матери из Одессы, обеспокоенной стяжательскими инстинктами своей дочери-подростка; от женщин, жалующихся на пьянство мужей.