Неохотно, ценой дорогостоящих проб и ошибок, советское руководство пришло к тому, что оно считало приемлемым для себя — сочетать запугивание в отдельных случаях с ограниченным разрешением эмиграции. Это, по-видимому, соответствует сложным и противоречивым целям советских руководителей — успокоить Запад, предотвратить серьезную «утечку мозгов», преградить путь общей тенденции к эмиграции, одновременно потихоньку избавиться от недовольных евреев-интеллектуалов и диссидентов и, применяя менее явные для внешнего мира репрессии на периферии — на Украине, в Литве, Армении и других местах, — дать понять прочим этническим группам, что случай с евреями является особым и на них не распространяется.

В конце концов, советские лидеры поняли, что Запад впечатляет больше общая статистика, чем то, что за ней стоит; что люди Запада испытают чувство гордости, узнав о выезде из СССР 100 тыс. евреев, и будут торжествовать, добившись, наконец, освобождения известных диссидентов, но этим людям Запада останется непонятным, что означало, например, для танцовщика Валерия Панова в течение двух лет мерить шагами свою крошечную ленинградскую квартиру, словно пантера в клетке, или для Евгения Левича, симпатичного черноволосого молодого астрофизика (которого потом приветствовали в Израиле), чистить уборные в гарнизоне Тикси (на сибирском побережье Ледовитого океана), куда его отправили, призвав в армию после подачи заявления на выезд. Зато для советских людей самым впечатляющим является «язык фактов» (как выразился один интеллектуал), оперирующий конкретными примерами. Поэтому танцовщики балета (как, впрочем, и я) хорошо запомнили, каково было Валерию Панову, а советские ученые были прекрасно осведомлены об участи Евгения Левича, как и о том, что его отец, Вениамин Левич — самый высокопоставленный из желающих уехать ученых — так и не выпущен до сих пор из СССР. И Кремль знает, что советские люди это помнят.

Большинство заявлений евреев о выезде рассматривается сравнительно быстро, во всяком случае не медленнее, чем заявления советских граждан, желающих совершить туристическую или гостевую поездку за границу. Что же касается людей, имеющих определенный вес в науке, культуре, то всегда находились средства попридержать их; всегда были отдельные «мученики», тяжелые испытания которых сделали подачу заявления на выезд чем-то вроде игры в рулетку в русском варианте.

По сравнению с рекордным 1973 г. (35 тыс. выехавших) сейчас число эмигрирующих из СССР евреев резко сократилось. Оно может опять возрасти, если будет заключено новое американо-советское торговое соглашение. Однако истинное количество евреев, желающих выехать в Израиль, — одно из неподдающихся оценке явлений советской жизни. Вопрос о том, ехать или не ехать, как объяснили мне мои друзья-евреи, всегда зависит от того, насколько это легко в данный момент, и от того, какие условия жизни складываются для евреев, остающихся в СССР. Это зависит также от духа и характера советского еврейства, а они значительно сложнее, чем я себе представлял, и значительно труднее поддаются определению, чем можно судить по движению за эмиграцию.