Так прежде своей физической смерти, и даже задолго, задолго до нее, Бродский всячески примерял к себе смерть. И тут – едва ли не основной стержень его поэзии. В поздних стихах его еще нарастает мало сказать безрадостность – безысходная мрачность, отчуждение от мира. (Но и – с высокомерными нотками.)

Нельзя не пожалеть его.

Пожалеть Бродского можно разве что за то, что прожил мало, пятьдесят пять лет, а не восемьдесят восемь, как Солженицын. О смерти его пожалеть. А Солженицын готов пожалеть Бродского за его жизнь, за дурной его характер, что ли. Это тяжело читать. Вообще тут парадокс: как человек, наделенный таким мощным художественным даром, так ошибался в своих эстетических суждениях?

Я уже не упомню, Иван Никитич, сколько раз в наших беседах я вспоминал слова Томаса Элиота: стихи пишут не для того, чтобы выразить чувства, а чтобы избавиться от них. Снова и снова приходится повторять. Вообще, что происходит, когда поэт, да и прозаик берется писать? Он встречается с языком, со словом, и поэт тот настоящий, кто не борется со словом, а следует за ним. В словесном поединке любая мысль трансформируется, нельзя в стихах сказать А равно А, или дважды два четыре, или советская власть плохая. Поэт ставит не те слова, что ему хочется, то есть не мысль свою выражает и не чувство, а располагает слова, чтобы они лучше легли, лучше встали, стали. Слова, язык диктует поэту. А в стихах еще и рифма, необходимость которой как раз в том, что она может дать неожиданное, никаким априори, никакой «мыслью» не обусловленное словесное выражение. Поэзию создает не мировоззрение, и даже не личность поэта со всеми его персональными идиосинкразиями, – поэзию создает язык. Вот пойнт Бродского.

И. Т.: Вообще-то он эту формулу взял у Одена.

Б. П.: У любимого Одена, надо добавить. Но дело и не в Одене, любой серьезно работающий поэт с этим сталкивается: стихи создает язык, а не индивидуальная прихоть, или намерение, или мысль, или эмоция поэта.

И. Т.: Но нельзя же отрицать того, что поэт – живой человек, он живет в мире и так или иначе относится к миру, что у него есть темперамент, наконец.

Б. П.: Да, конечно. Я только хочу сказать, что нельзя приписывать Бродскому презрение, холодность, отвращение к миру, как делает Солженицын, – и жалеет его за это. Разобраться в этом помогает нам сам Бродский. Вот что можно прочитать в книге Соломона Волкова «Разговоры с Бродским», он там в одном месте говорит:

Одно из самых грандиозных суждений, которые я в своей жизни прочел, я нашел у одного мелкого поэта из Александрии. Он говорит: «Старайся при жизни подражать времени. То есть старайся быть сдержанным, спокойным, избегай крайностей. Не будь особенно красноречивым, стремись к монотонности». И он продолжает: «Но не огорчайся, если тебе это не удастся при жизни. Потому что, когда ты умрешь, ты все равно уподобишься времени». Неплохо? Две тысячи лет тому назад!