— У вас есть какой-то график?

— Мы сейчас вплотную занимаемся Восточной Германией. Предпринимаем некоторые шаги и на северном ярусе.

— Милт, держи меня в курсе, — заметил Вебстер. — Там, в центре, к этому очень большой интерес. Я уверен, ты понимаешь.

— Я понимаю, судья Вебстер. Каждый день говорю с ними по телефону.

Кремль. 27 декабря 1989 года

Валентин Аксиленко наблюдал события, последовавшие за падением Берлинской стены, глазами, которые иногда застилали слезы радости. Годом раньше этот предусмотрительный полковник КГБ добился того, что его вывели в ведомство прикрытия, в данном случае в Государственный комитет по внешним экономическим связям Совета министров. Таким образом он решил постепенно дистанцироваться от КГБ. Новый пост был практически синекурой — его кабинет располагался почти у Кремлевской стены — и позволял ему ретироваться с линии огня.

Мало кто из его коллег в Совете министров и еще меньше в Ясеневе понимали, что социализму был нанесен смертельный удар. В Польше, Венгрии, Чехословакии и самой сталинистской из всех стран — ГДР — он рухнул вполне мирно. И вот теперь на Балканах безжалостный Чаушеску был свергнут и убит. Но окружавшие Аксиленко были слишком заняты своей собственной судьбой и тем, что происходило в России, чтобы волноваться или даже замечать то, что происходило на периферии.

Во всех структурах советского истеблишмента шла переоценка моральных и идеологических ценностей. По существу речь шла о крахе власти Коммунистической партии и советской системы в целом. Большинство его коллег считали более важным подыскивать себе места для мягкой посадки, чем размышлять над тем, что происходило в Берлине или Бухаресте. Наилучшими возможностями располагали обитатели Кремля и работники КГБ. Для бедных московских обывателей это выглядело по-другому. Необходимость растягивать скудные средства для обеспечения жизни просто подавляла.

События происходили по генеральному плану — по мнению Аксиленко, он был просто необходим, несмотря на боль, которую его реализация причиняла окружающим. Эта временная боль, которую испытывала его Родина — Россия, вызывала у него слезы радости. Падение Берлинской стены стало той недостававшей искрой, воспламенившей процесс перемен, который охватил наконец и СССР. Это должно было произойти именно так, заключил Аксиленко, потрясающие мир перемены должны были начаться в странах Восточной Европы и пойти вовнутрь советской империи, к центру социалистического мира, к Москве. Он знал, что в Москве просто не может возникнуть каких-то существенных перемен. Они должны будут прийти извне.