Анна пробудилась у Терека — он бурчал, шумел, клокотал на грубом горном наречии, в котором утренне-звонкие шипящие боролись с оглушительно-раскатистым «р». Река взрывалась звуками, разливалась потоками, смешивала отражения со своими снежными снами, пересказывала пробужденный ею весенний мир, бурлила, рокотала, не могла наговориться.
Изголодавшиеся по живописным видам путешественники обычно приходили от Терека в несдержанный эпистолярный восторг. Сравнивали его то с бешеным тигром, то с блестящей живительной кровью, то с лезвием черкесского кинжала, рассекавшим скалы, а сами скалы величали каменными ребрами, венами, свирепыми истуканами, гранитными алтарями, приютом могучих орлов… И даже тот, кто никогда не писал стихов, от избытка прекрасных чувств сочинял здесь наивные рифмы о «храбрых орлах» и «могучих хребтах», «горных громадах» и «пиита отрадах».
Но Листер была другой породы — не эпистолярной, а натурально геологической, близкой Кавказу по форме и духу. Проснувшись, увидев реку и горы, она записала в точности то, что увидела: «
Но уже тогда, сидя в кибитке, она думала о Тифлисе, первой их большой остановке по дороге на Восток. Бесстрастно оглядывая известковые скалы, палеогеновые отложения, барбарис обыкновенный и лещину горную, она уже украдкой мечтала о баснословной далекой Персии и, увидев по пути крестьянина в персидской одежде, сочла это добрым знаком: «