Под липой накрывали обед. «Подали его сразу, как я пришла. Стол длинный и низкий. Нам принесли телятину в бульоне (каждой на отдельной тарелке), курицу в супе, курицу жареную, сыр, дыню, зеленый горошек и вкусный хлеб, разрезанный на маленькие кусочки. И было очень недурное вино. Перед едой и после нее мы мыли руки из большого медного кувшина, который приносил слуга. А другой махал веткой, чтобы уберечь нас от мух в течение всего обеда».

Потом их наконец пригласили в дом, провели в покои. Князь, продремавший полдня, вышел приветствовать гостий. Это был сухопарый, осанистый старик восьмидесяти шести лет. Черкесска на нем была щегольская, полуофицерская, с газырницами и золотыми галунами по борту, пояс наборный, с тяжелыми серебряными накладками, которые так подходили его снежно-серебристым сединам. Он был прям, горделив, очень похож на ту мощную древнюю липу, под которой они сидели утром.

Князь изысканно поклонился, поцеловал руку гостьям и повел их на короткую прогулку к реке по секретному ходу, прорубленному в скале. С факелами в руках, они осторожно спускались по скользким ступеням — сколько их точно было, Анна не поняла — на втором десятке сбилась со счета. Дадиани держался молодцом — вероятно, часто проделывал этот путь. Но его супруга, полная старая дама, тяжело дышала, ворчала, отхаркивая согласные, — жалела, что пошла с ними. Потом битый час они поднимались: сначала князь на своих крепких кавалерийских ногах, потом Анна и Энн и после — княгиня Дадиани, которую втаскивали по ступеням терпеливые слуги.

Когда вернулись, во дворе накрывали ужин. Под липой все так же сидели и трещали сороки-грузинки: «Эти дамы болтали весь день, расположившись на своих коврах, и ровным счетом ничего не делали. Они все очень неэлегантные — в красных или белых рубахах-шмизах под длинными хвостатыми платьями. Их груди колышутся, как мочевые пузыри».