Бежан Дадиани кормил гостей с мингрельским радушием — блюдами простыми, без изысков, но сытными и ароматными, хотя, возможно, дело было в пряном вечернем воздухе и прохладной пахучей липе над головой: «Каждая из нас съела тарелку телятины в супе и курицы в супе, жареную курицу, холодную жареную телятину или ягнятину, две тарелки хлеба, кусочек лимона, три груши, тарелку свежих грецких орехов, смешанных с небольшой порцией вина, две с половиной порции маленького белого сыра. Потом пили горячую воду. После ужина я выпила еще четыре стакана чая, три стакана вина и воды».

Вечером, когда «пошел дождь и загремел гром», Анна писала письмо князю Александру Дадиани — завтра по пути в Зугдиди они должны остановиться у него в имении и плотно позавтракать. Кончила, сложила лист, приложила тяжелую печать батоне Бежана и отдала послание юноше-гонцу. Он проворно вскочил на коня и исчез за стеной дождя.

Рано утром, когда Энн и солнце еще дремали, Листер, в ночной рубашке и макинтоше внакидку, подошла к окну, распахнула его и погрузилась в плотные, свежие, густые зеленые ароматы трав, хвои, орешника. Она посмотрела на холм и крепость на нем, на круглый купол церкви и квадратную башню рядом, на эти очаровательные живописные руины, запеленатые в белесую росистую взвесь. Несколько зачарованных волшебных минут она стояла, совсем одна, в светлой, туманной, пьянящей тишине утра. Ей было так хорошо, легко, уютно, покойно. Необыкновенно. Если в жизни существовало счастье, то это были самые счастливые минуты. Она глубоко вздохнула — и затворила окно. Энн и Адам уже проснулись. Нужно собираться.

«К нам в комнату пришли все люди и свояченицы княгини. Сама княгиня наблюдала за тем, как я одеваюсь, через маленькое решетчатое окно рядом с тем местом, где я спала, — и я повесила на окно мою накидку, сделав вид, что не увидела ее. Княжеский кот ночью съел четыре яйца Энн и кусок сыра. Старый добрый князь тоже встал, чтобы с нами попрощаться. Прекрасные люди, хотя у местных дам есть отвратительная привычка сидеть и весь день ничего не делать».