Можно выделить следующее членение социального времени в России, соизмеримого с периодами человеческой жизни, ее фаз и символических определений:

• сфера актуальной длительности (длящегося настоящего); условно: это 8–10 лет в зависимости от качества и смысла событий, от смены социальных ролей или позиций;

• совсем недавно прошедшее (то, что еще в какой-то степени сохраняется в памяти современников как общее пережитое, то есть общий символический фонд событий, интегрирующий возрастные группы: 10–15 лет); это то, к чему апеллируют «современники»;

• недавно прошедшее (предыстория): 20–25 лет – длительность поколенческих шагов и изменений, структурированное как то, о чем рассказывают старшие как о своем непосредственном опыте[360];

• прошедшее, ставшее «недавней (еще свежей) историей»: 25–40 лет, уже в большинстве случаев исключающее возможности прямого свидетельства пережитого, то есть непосредственной передачи пережитого; такая «цепь» ретрансляции свидетельств предполагает подключение иных каналов и механизмов репродукции (публикации документов, их критики и анализа, публичных оценок и обсуждений и т. п.), только таким образом включаются возрастные циклы, закрепляющие некоторые подвижки, ценностные сдвиги в оптике истории;

• новейшая история (40–60 лет), которая должна иметь свои особые основания для передачи всего целого – формальные институты, а соответственно, дифференциацию ролей внутри этих институтов (разделение на исследователей, архивистов, преподавателей, комментаторов, идеологов и пр.);

• история века (вне поколенческих циклов).

Проблема времени, таким образом, заключается в том, что на каждой фазе передачи «опыта» (свидетельств, оценок, интерпретаций) происходит смена символических доминант и средств или характера социального взаимодействия по поводу событий прошлого. Движение истории (если оно происходит, если говорят о новых событиях и изменениях в политической или культурной жизни, касающихся всего целого, то есть общезначимых фактов, а не об отсутствие изменений, «застой» или вытеснение прошлого, утрата смысла предшествующих событий) возможно только как процесс структурно-функциональной дифференциации (умножаются и разделяются социальные роли акторов, имеющих дело с «историческим материалом»), переинтерпретации материала, его переложение и «переупаковывание», фильтрация деталей, селекция, поиски аналогий и генерализаций, вписывание в ту или иную систему понятий и оценок. Другими словами, не только появляются новые факты (приращение исторического знания), но и меняются системы их «культурной записи», фиксации и анализа. Каждая подобная операция мотивирована специфическими идеологическими интересами властвующих элит и обслуживающих их групп гуманитарной бюрократии – академической науки, журналистов, учителей и т. п. Иначе говоря, работа по сохранению событийного материала предполагает включение его в более общие системы значений, которыми оперируют репродуктивные или идеологические социальные институты. Если же институциональные рамки воспроизводства политических отношений не меняются, то и символический состав «истории» остается прежним, приобретая черты «канона» исторических знаний и их интерпретаций.