«Œta, mont ennobli...», относимый к fragments d’Idylles..., в свободном переложении Пушкина [.....]

Между глаголом, существительным и эпитетом на всем протяжении этой небольшой поэмы развертывается напряженная борьба за действенную силу, за обладание временем — тонической мерой стиха, за гегемонию образа и действия. Если выписать в порядке расположения стихов от первого до последнего приходящиеся на каждые эпитеты, получается следующая картина: при средней для нормального александрийца насыщенности двумя эпитетами 3-й, 4-й, 6-й, 7-й, 9-й, 10-й и 13-й стихи несут только по одному эпитету, 8-й, 11-й и 12-й дают ноль эпитета, т. е. пропорционально нарастанию действия эпитет сходит на нет, а кульминационные стихи дают как бы зияние эпитета — 11-й и 12-й, рассеченные паузой.

Особенно интересен в смысле безэпитетности 11-й стих — Attend sa récompense et l’heure d’être un dieu[30], — если сравнить его с соответствующим кульминационным стихом знаменитой элегии «Elle a vécu, Myrto, la jeune Tarentine...»[31]:

Этот стих, насыщенный тремя глаголами и расчлененный на три момента действия, построен чистой глагольной триадой. Кульминационный стих:

— построен несколько иначе: он держится на дополнении, следующем после союза «и» и зависящем от глагола «attend»[32], именно: «l’heure d’être un dieu»[33], причем существительное «l’heure»[34] исполняет функции глагола, то есть насыщено самым чистым действием и по температуре своей есть уже как бы существительное, расплавленное в глагол. Вот эта зыбкость соотношений отдельных частей речи, их плавкость, способность к химическому превращению при абсолютной ясности и прозрачности синтаксиса чрезвычайно характерны для стиля Шенье. Строжайшая иерархия эпитета, глагола и существительного на однообразной канве александрийского стихосложения вычерчивает линию господствующего образа, сообщает выпуклость чередованию парных стихов.

[.....] французский александриец от опасности однообразия и повторения, как знаменитый пэон вечно живит и разнообразит бессмертный русский четырехстопный ямб.

Шенье принадлежал к поколению французских поэтов, для которых синтаксис был золотой клеткой, из которой не мечталось выпрыгнуть. Эта золотая клетка была окончательно построена Расином и оборудована, как великолепный дворец. Синтаксическая свобода поэтов средневековья: Виллон, Рабле, весь старофранцузский синтаксис — остались позади, а романтическое буйство Шатобриана и Ламартина еще не начиналось. Золотую клетку сторожил злой попугай — Буало. Перед Шенье стояла задача осуществить абсолютную полноту поэтической свободы в пределах самого узкого канона, и он разрешил эту задачу как свободу внутреннюю, путем своеобразнейшей стилистической пэонизации. Аналогия с пэоном для характеристики образной и ритмической насыщенности александрийского стиха у Шенье не внешняя и не случайная. Пэон есть опущенное, причитающееся по метрической схеме ударение. Внутреннее разнообразие элегии Шенье так же точно утверждается на опущенных ударениях. Глаголы, существительные, эпитеты постоянно выпадают в своем первоначальном и естественном значении; они «зияют» или несут службу другой части речи.