Нет, город, избравший неблагодарное соседство великой столицы, не был мертв. Его дома, аккуратно сложенные из карточек соцстраха, стояли на твердой советской земле.

(5а)

[.....] Между тем [полуциркульная] площадь, залитая фосфором, молоком и известкой, раскинулась во всю свою утомительную большую ширину, а на том берегу скошенного под паркет луга, где сбежалась за лимонадом роскошной жизни сотня лакейских квартир, две дамы-дачницы и сотрудник Дома Пуговицы глядели с одной скамейки на фасад Екатерининского дворца, как приезжие смотрят на море, словно ожидая от него перемен и усыпленные прибоем барокко.

Яркие платья дачниц поблекли так, как шарики земляничного и сливочного мороженого, обесцененные холодом. Сотрудник Дома Пуговицы томился лимонадной архитектурой и скучал в женском обществе. Он начал рассказ: [.....]

(5б)

Белая ночь, [.....] шагнув через Колпино — Среднюю Рогатку добрела до Царского Села. Дворцы стояли испуганно белые и [шелковистые] как шелковые [куколи] коконы. Временами белизна их напоминала ослепительно выстиранный [оренбургский] платок. Сторожа уже вышли в красногвардейский обход, придерживая нервных собак-ищеек. [.....] Огромная полуциркульная площадь, [.....] залитая фосфором, молоком и известкой [.....] выродилась, [опустев], в утомительный [для зрачков] бальный круг.

На [лавочках] скамейках против Ек<атерининского> дворца дамы-дачницы и сотрудники Госиздата глядели<?> на фасад [Ек. дворца] как приезжие смотрят на море, словно ожидая от него неожиданностей и усыпленные прибоем барокко.

[.....]

А на том берегу [огромной бальной луговины, известной под именем Полуциркульной] скошенного под паркет луга, где подмигивает электричеством сотня квартир, сидели на скамеечке две дамы-дачницы и сотрудник [Госиздата] Дома Пуговицы. Они с одной скамейки глядели на фасад Екатерининского дворца, как приезжие на море, словно [ожидая от него неожиданностей] и усыпленные прибоем барокко.

Версии основного сюжета: Квартира — В прачечной — Самосуд — Квартира

(6)

Парнок был человеком Каменноостровского проспекта — одной из самых легких и безответственных улиц Петербурга. <...> Каменноостровский — это легкомысленный красавец, накрахмаливший свои две единственные каменные рубашки, и ветер с моря свистит в его трамвайной голове.

Тут жил член Государственной Думы от евреев доктор Гуревич, который не знал, как ему относиться к своему положению: хотел всем рассказать, что он депутат, но боялся. Тут в страшную гололедицу, когда ели конину, ходила одна старушка с ведерком и детским совочком и сама для себя посыпала панель желтым царским песком, чтоб не поскользнуться.