Маклейн изобрела себе личину надменной, своевольной нарушительницы правил, союзницы Сатаны, и это оказалось (во всяком случае, на время) весьма успешной стратегией. Важной частью этого успеха было и ее вызывающее поведение при общении с журналистами — как бы театрализованное продолжение ее книги, и, вероятно, оно сильно влияло на восприятие самой книги. И сам текст, и публичный образ его создательницы не были ни спонтанными, ни «естественными»: все было тщательно просчитано. Об этом свидетельствует крайне циничное письмо, которое она отправила своему издателю, когда работала над второй книгой: «Я изо всех сил стараюсь потрафить вкусам публики — однако полагаю, что будет неправильно, если публика об этом узнает… Гораздо предпочтительнее, чтобы публика думала, будто она мне в высшей степени безразлична. Тем охотнее она проглотит наживку»[2086]. Как явствует из процитированной выше статьи, не все оказывались столь легковерными. Есть и несколько других примеров, когда скептики отказывались принимать за чистую монету ее порочность и равнодушие. «Похоже, цель ее жизни — выглядеть эксцентричной», — замечали в The Jennings Daily Record, добавляя, что некоторые видят в ее чудачествах просто способ разогреть интерес публики к собственной персоне[2087]. Последнее предположение, по-видимому, высказывалось чаще всего. В The New York Times сочли, что появление книги Маклейн «легко объяснить девическим желанием прославиться», да и другие видели в опусе юной писательницы несколько детскую жажду скандала[2088].

Обращение Маклейн к образу Люцифера выглядит логичным в свете той характеристики, которую она дает самой себе в «Истории»: «Я очаровательно оригинальна. Я восхитительно освежающа. Я поразительно богемна. Я изысканно интересна… Я способна поговорить с целым залом, битком набитым скучными людьми, и пробудить в них интерес, восхищение и изумление»[2089]. Восхваление Сатаны — полезная тактика для пробуждения интереса и изумления, и, конечно же, именно он стал главным орудием, при помощи которого Маклейн добилась моментальной славы. Грубо говоря, «дьявол хорошо продается». Но это — лишь одна сторона дела. Как уже многократно демонстрировалось в настоящей главе, она использовала этого персонажа и менее циничным образом: эксплуатируя тот страх, что внушал Сатана консерваторам, и тот трепет, что он оказывал на души даже менее набожных людей, она обрушивалась с яростными нападками на общепринятые нормы и мораль. Особенно же — на правила и ограничения, нацеленные на угнетение женщин. Маклейн делает это своим по-змеиному раздвоенным и очень насмешливым языком, однако ничто не указывает на то, что она не проповедовала совершенно всерьез и искренне эпикурейское наслаждение земными радостями, свободную любовь и личную свободу. Последнего, по ее твердому убеждению, особенно не хватало женщинам, и здесь она призывала в союзники Сатану, чтобы он помог восполнить этот недостаток. Восхваление порочности, мечта «попасть в одно стадо с козлами» — это прославление свободы и всего того, что считают неподобающим старомодные моралисты, которых впоследствии, как и ожидалось, должным образом возмутила книга Маклейн. Многих из них особенно задело, что все эти ужасные вещи написала женщина. В Goodwin’s Weekly гневно заметили, что она, по-видимому, «изложила свою так называемую философию для того, чтобы дать выход низменным страстям, которые еще могут вообразить себе некоторые люди, но о которых уж точно положено помалкивать всем женщинам»[2090]. А теперь давайте познакомимся поближе с некоторыми образцами подобных — с оглядкой на гендер — нападок, предметом которых стала греховность Маклейн — неважно, наигранная или истинная.