Джордж Эджертон сделала ведьму своей современницей — и метафорой раскрепощенной «новой женщины». Одновременно точно такой же ход сделали и антифеминисты, попытавшиеся использовать негативные коннотации, связанные с этой фигурой, в собственных целях: для очернения репутации современных женщин, боровшихся за эмансипацию. Поскольку медицинские светила объявили, что давние ведьмы в действительности были истеричками, а феминисток их клеветники обзывали и истеричками, и ведьмами, то три эти понятия со временем тесно переплелись. Это сплетение отразилось в созданном Гюисмансом в романе «Бездна» портрете мадам Шантелув (который тем не менее показался некоторым читательницам настолько привлекательным, что они даже принялись подражать этой антигероине). А вот Гейдж, напротив, всячески старалась опровергнуть истинность подобного сближения, потому что ей хотелось сохранить незапятнанной репутацию своих предшественниц, бросавших вызов одновременно и феодальным, и небесным владыкам и хулившим на черных мессах своих патриархальных поработителей. Рене Вивьен сочинила стихотворение, полное симпатии к ведьмам («Наставление»), где они изображались чужачками в патриархальном, гетеросексуальном мире, а Сильвия Таунсенд Уорнер впоследствии развила эту тему чуждости. В «Лолли Уиллоуз» Уорнер сделала ведьму абсолютным символом женщин, осмелившихся жить своей жизнью. Немецкая танцовщица и хореограф Мэри Вигман использовала образ ведьмы для олицетворения женского могущества и экстаза, а Тереза Федоровна Рис изваяла ее в виде эпатажно-земной и бесстыдно «естественной» женщины, стригущей ногти на ногах.

Ведьмовской мотив нередко перетекает в смежный с ним мотив демонического любовника. Настойчивое желание Мэри Маклейн стать невестой дьявола и тем самым избавиться от оков общественных норм (особенно в отношении женщин) — пожалуй, самый последовательный пример использования этого мотива для феминистского высказывания. Однако при этом она оставалась в рамках давно установившейся традиции. Движение в этом направлении обозначили еще Перси Биши Шелли в «Возмущении Ислама» (1818) и Байрон в «Небе и земле» (1821). Героини Байрона не желают выходить замуж за смертных мужчин, потому что не ожидают от брака ничего, кроме каторжной работы. Зофлойя, демонический любовник из одноименного романа (1806) Шарлотты Дакр, хвалит главную героиню за «неженскую» силу воли, а метьюриновский Мельмот выступает в роли не только демонического любовника, но и инициатора. То же самое относится и к стокеровскому Дракуле, который соблазняет женщин, уводя их от благопристойной жизни, полной самоотречения и послушания. Если антигерой Метьюрина не просто губит героиню, но и дарит ей пусть горькие, но правдивые откровения, то консерватор Стокер однозначно показывает Дракулу порочным совратителем женского рода. Однако многие, как и Маклейн, использовали фигуру демонического любовника для резкой критики гендерно обусловленных иерархий и запретов, навязываемых обществом. Похожие тенденции просматриваются в стихотворении Эмиля Клеена «Празднество Пана» (1895), а еще откровеннее в этом смысле поэма Ады Лэнгуорти Колльер «Лилит» (1885).