Когда меня просят рассказать о жизни в Исламской Республике Иран, я не могу отделить самые личные и приватные аспекты нашего существования от ока слепого цензора. Я думаю о своих девочках, принадлежавших к разным социальным слоям. Каким бы ни было их происхождение и убеждения, их объединяли общие проблемы, и корнем этих проблем являлась конфискация режимом их самых интимных моментов и личных устремлений. Этот конфликт был ядром парадокса, созданного исламским правлением. Страной управляли муллы; религия стала орудием власти, идеологией. Идеологический подход к вере отличал власть имущих от миллионов простых граждан, простых верующих – Махшид, Манны и Ясси, которые считали Исламскую Республику своим злейшим врагом. Люди вроде меня противились угнетению, но другим казалось, что их предали. Однако даже последним противоречия и запреты в частной жизни представлялись важнее глобальных проблем войны и революции. Я прожила в Исламской Республике восемнадцать лет, но в первые годы потрясений, в эпоху публичных казней и кровавых демонстраций, и даже за восемь лет войны, когда красные и белые сирены смешивались с грохотом взрывов и свистом падающих ракет, я до конца этого не понимала. Я поняла это лишь после войны и смерти Хомейни, когда устранились два фактора, насильно объединявшие страну, а голоса несогласных и противоречия наконец прорвались на поверхность.

Погодите, скажете вы – несогласные, противоречия? Разве не был период после смерти Хомейни эпохой надежды, реформ и мира? Разве не уверяли нас, что звезда таких, как Гоми, закатилась, и взошла звезда таких, как Форсати? А как же конец предыдущей части, из которого вроде бы следует, что радикальным революционерам осталось лишь поджечь себя или измениться и зашагать в ногу со временем? А как же Махшид, Нассрин и Манна – они же выжили, скажете вы, им дали второй шанс. Не слишком ли я драматизирую ради более эффектного повествования?

Но нет, я не драматизирую. Жизнь в Исламской Республике всегда была слишком бурной, слишком драматичной и хаотичной; ее нельзя поместить в желаемую структуру «эффектного» повествования. И мирные времена нередко обнаруживают всю величину ущерба; зияющие кратеры, где прежде стояли дома, становятся особенно заметны. Тогда-то голоса, что прежде молчали, и злые джинны из бутылки освобождаются и разлетаются кто куда.

Манна говорила, что есть две Исламских Республики: та, что существует на словах, и та, что есть на самом деле. В первой Исламской Республике девяностые начались с обещаний мира и реформ. Однажды утром мы проснулись и узнали, что Совет стражей конституции после долгих раздумий избрал бывшего президента худжат аль-ислама[92] Али Хаменеи преемником аятоллы Хомейни. До избрания политический статус Хаменеи был неоднозначным: он тяготел к самым консервативным и реакционным группировкам правящей элиты, но также являлся покровителем искусств. Он водил знакомство с поэтами и смягчил формулировку фетвы против Салмана Рушди, за что получил от Хомейни суровый выговор.