Смотрите, сказала я. В этом же весь смысл. Это то, что мы сейчас переживаем… Но он не смотрел на меня. Вы не слушаете, нетерпеливо сказала я. Он смотрел мне за спину. Подозвал официанта; тот подошел к нашему столику. Что происходит, спросил волшебник? Что там за шум? Расписывая достоинства Беллоу, я не заметила, что за нашими спинами началась суматоха.

Официант объяснил, что это проверка. У входа стояли охранники и проверяли всех, кто выходил из кафе. Официант деликатно намекнул, что если мы не родственники, волшебнику следует пересесть за другой столик, а мне, если меня спросят, что я делаю в кафе одна, ответить, что я жду заказа из кондитерской.

Но мы не делаем ничего плохого, сказали мы, и я никуда не буду пересаживаться; я повернулась к волшебнику и добавила: вы тоже оставайтесь на месте. Не говорите глупости, ответил он, вы же не хотите устроить скандал? Сейчас я позвоню Биджану, сказала я. Зачем? ответил он. Вы правда думаете, что они его послушают? Для них он человек, который даже свою жену не может приструнить. Он встал, держа в руках чашку кофе. Вы кое-что забыли, сказала я и протянула ему «Тысячу и одну ночь». Ну что за детский сад, ответил он по-английски. Мне кажется, вам нужно чем-то себя занять, ответила я; к тому же, я уже сделала ксерокс с того экземпляра, который вы мне давали. Он ушел за другой столик с кофе и книгами, а я сидела одна, ковыряла наполеон и сердито пролистывала «Многие умирают от разбитого сердца», словно готовясь к завтрашним экзаменам.

В кафе вошли Стражи Революции и стали ходить от столика к столику. Несколько молодых людей вовремя вышли; другим повезло меньше. В кафе осталась семья из четырех человек, мой волшебник, две женщины средних лет и трое молодых людей. Когда принесли мой заказ, я встала, оставила официанту щедрые чаевые, уронила пакет с книгами – тот порвался, и книги рассыпались по полу; подождала, пока официант принесет мне новый пакет и ушла, даже не взглянув на своего волшебника.

В такси я почувствовала смятение, злость и легкое раскаяние. Надо уезжать, сказала я себе. Я больше так жить не могу. Каждый раз, когда случалось нечто подобное, я, как и многие другие, думала об отъезде; я думала отправиться туда, где повседневная жизнь меньше похожа на поле боя. В последнее время мысль об отъезде из Ирана стала не просто защитным механизмом, а случаи, подобные этому, медленно перевешивали чашу весов. Среди друзей и коллег некоторые попытались приспособиться. В сердцах и умах мы против режима, говорили они, но что мы можем сделать? Остается лишь подчиниться. Прикажешь мне сесть в тюрьму ради двух прядей волос, выбившихся из-под платка? Резван однажды сказала: давно пора к этому привыкнуть; эти девочки такие избалованные, слишком многого хотят. Взгляни, что творится в Сомали и Афганистане. Да по сравнению с ними мы живем как королевы.