Вспоминая дорогу до его квартиры и все изгибы и повороты, встречавшиеся мне на пути, я снова прохожу мимо старого дерева напротив его дома, и меня поражает внезапное осознание: бывает, воспоминания начинают жить своей жизнью, никак не связанной с реальностью, которая их породила. В воспоминаниях мы начинаем мягче относиться к тем, кто когда-то нас сильно обидел, а можем начать ненавидеть тех, кто некогда любил нас и всецело принимал.

Мы снова сидим с Резой за круглым обеденным столом под картиной с зелеными деревьями; мы разговариваем и обедаем бутербродами с сыром и запрещенной ветчиной. Волшебник не пьет алкоголь: не хочет довольствоваться подделками, поэтому ни пиратские видео не смотрит, ни домашнее вино не пьет; книг и фильмов, подвергнувшихся цензуре, для него не существует. Он не смотрит телевизор и не ходит в кино. Он считает неприемлемым смотреть любимые фильмы на видео, хотя для нас достает кассеты со своими любимыми кинокартинами. Сегодня он принес нам домашнего вина греховного бледно-розового цвета; оно разлито по пяти бутылкам из-под уксуса. Я забираю его домой и пью. Что-то пошло не так в процессе брожения, и вино на вкус как уксус, но я не говорю об этом волшебнику.

В тот день мы обсуждали Мохаммада Хатами и его кандидатуру в президенты. До этого интеллектуалы знали Хатами как министра исламской культуры и ориентации – он занимал этот пост совсем недолго, – но в последние несколько недель его имя было у всех на устах. О Хатами говорили в автобусах и такси, на вечеринках и на работе; мы считали, что голосовать за него – наш моральный долг. Семнадцать лет религиозные деятели твердили, что голосовать – не просто долг каждого гражданина, а долг каждого мусульманина; теперь мы с ними соглашались. Люди из-за Хатами ссорились и разрывали отношения с друзьями.

В тот день я шла к своему волшебнику, мучаясь с платком – тот все время развязывался; на стене висел плакат с изображением Хатами – его лицо крупным планом и огромные буквы: «Иран снова влюблен». О нет, в отчаянии произнесла я про себя; только не это.

Мы сидели за столом в квартире волшебника – сколько историй, реальных и придуманных, слышали эти стены! – и я рассказывала про плакаты. Можно любить свою семью, любовников, друзей, но почему мы должны влюбляться в политиков? Даже на занятиях с девочками мы ссорились из-за Хатами. Манна не понимала, как можно за него голосовать; мол, ей все равно, можно ли будет носить платок чуть более светлого оттенка или повязывать его так, чтобы волосы были видны. Саназ сказала, что выбирая между двух зол, мы выбираем меньшее, а Манна ответила, что ей нужны не вежливые тюремщики, а освобождение из тюрьмы. Азин заявила: Хатами выступает за «главенство закона». Того самого закона, который позволяет мужу меня бить и позволит ему отнять у меня дочь? Ясси была растеряна, а Митра сказала: ходят слухи, что на выборах будут проверять паспорта и тем, кто не проголосовал, не разрешат потом уехать из страны. А еще ходят слухи, что не надо верить слухам, саркастически ответила Махшид.