Но и после отзыва коменданта III Отделение не сочло себя вправе разрешить просьбу Бакуниной, а представило доклад царю. Но здесь сказка и кончилась: «Государь Император не соизволил», – записал на докладе 24 февраля 1856 года генерал Дубельт.

Молва о возможности освобождения Бакунина меж тем распространялась и донеслась на Запад. 30 мая 1856 года управляющий Министерством иностранных дел граф Толстой счел своим долгом обратиться с запросом по этому поводу в III Отделение: «Иностранные газеты распространяют слух, что известный демократ Бакунин получил всемилостивейшее прощение, что причиняет беспокойство всем приверженцам порядка. Для опровержения, в случае надобности, означенного слуха обращаюсь к Вашему Превосходительству с покорнейшею просьбою благоволить сообщить мне, какие сведения имеются во вверенном Вам Отделении по сему предмету».

1 июня 1856 года генерал Дубельт ответил Толстому, что «о помиловании преступника Бакунина или о предположении даровать ему прощение в III Отделении сведений не имеется».

27 июля 1856 года В.А. Бакунина просила генерала Дубельта о новом свидании: «Милостивый Государь Леонтий Васильевич. Обращаюсь к Вам с моею сердечною просьбою исходатайствовать мне, в сопровождении сына моего Алексея, Всемилостивейшее позволение на свидание с сыном моим Михаилом. В полной надежде, что Вы не откажетесь принять участие в просьбе матери и способствовать к исполнению ее желания честь имею быть с истинным почтением, Милостивый Государь, покорная к услугам Варвара Бакунина».

1 августа просьба Бакуниной была доложена царю, и высочайшее разрешение последовало на прежних основаниях. 2 августа об этом были уведомлены и В.А. Бакунина, находившаяся в Петербурге, и шлиссельбургский комендант.

В конце августа Бакунина решилась на новое обращение о смягчении участи сына к новому шефу жандармов князю Василию Андреевичу Долгорукову.

«Ваше Сиятельство. Находясь в несчастном положении матери, лишенной сына, я осмеливаюсь прибегнуть к Вам с просьбою о помощи. Сын мой, Михаил Бакунин, замешанный в немецких возмущениях 1848 г., подвергся строгости законов и с 1849 г. находится в заключении. С горестью понимая, что ни глубокое сердечное раскаяние, ни семилетнее заключение не в силах загладить вины его пред законом, я надеюсь единственно на беспредельность Царского милосердия, а Ваше Сиятельство прошу быть моим ходатаем пред Государем Императором.

Не распространяясь о том, как невыносимо матери видеть сына, постепенно изнывающего в бездействии и одиночестве постыдного, хотя и заслуженного, заключения, я скажу одним – тяжким, но справедливым словом: легче мне было бы знать его умершим. Молю у Государя последнего благодеяния, в довершение незаслуженных, но с благодарным сердцем принятых милостей, оказанных мне и несчастному сыну моему: чтобы дозволено было ему жить и умереть при мне, чтобы дом мой служил ему не менее настоящего тесным и по крайней возможности тайным заключением, смягченным единственно семейной любовью. Пятеро сыновей моих, из коих трое отцы семейств, никогда не подавшие повода сомневаться в преданности их Престолу и Отечеству, готовы стать поруками за брата в том, что он ни в каком отношении не выйдет из назначенных пределов и ни малейшим образом не употребит во зло испрашиваемой мною милости. Ваше Сиятельство поверите, что сыновья, всегда при мне бывшие, дороги мне не менее того, о котором я прошу, и что, ручаясь за него их честью и жизнью, я вполне понимаю, какую тяжелую ответственность беру на себя и на них возлагаю по их собственному желанию. Но повторяю: пятеро сыновей моих готовы отвечать головами за брата своего Михаила Бакунина. Допустила ли бы я их до того, если бы малейшим образом сомневалась в сыне, за которого они ручаются, и в возможности исполнить то, за что берутся?