На этот раз Бакунины повели решительную атаку и нашли новые пути. Об этом свидетельствует собственноручная докладная записка от 3 октября генерала Дубельта князю Долгорукову:
«Мне дали знать, что госпожа Бакунина все еще намерена утруждать государя императора о своем сыне. Сестра ее была начальницею сестер милосердия в Севастополе и теперь живет во дворце у великой княгини Елены Павловны, она упрашивает ее высочество просить об узнике государыню императрицу Марию Александровну». Князь Долгоруков отметил на записке: «Иметь в виду и на случай востребования приготовить о Бакунине справку».
15 ноября князь Долгоруков набросал памятный листок:
«Двоюродная сестра преступника Бакунина, настоятельница Крестовоздвиженской общины Екатерина Михайловна Бакунина и родной брат его Алексей Александрович Бакунин просят позволения с ним видеться в Шлиссельбурге.
Составить об этом всеподданнейшую записку со справкой, кому свидание с Бакуниным, со времени заключения, было разрешено и на каком основании».
В тот же день по III Отделению был представлен следующий доклад: «Двоюродная сестра содержащегося в Шлиссельбургской крепости преступника Бакунина, настоятельница Крестовоздвиженской общины Екатерина Бакунина и родной брат его Алексей просят позволения видеться с ним.
Матери сего преступника, также брату его Павлу и помянутому Алексею и сестре Татьяне Бакуниным было уже несколько раз дозволено свидание с ним, но всегда с Высочайшего разрешения и с тем, чтобы свидание их было допущено не иначе, как в квартире коменданта крепости и в его присутствии».
Князь Долгоруков 16 ноября пометил на докладе: «Высочайше разрешено на точном основании прежнего примера». 17 ноября комендант был извещен о разрешении.
В декабре последовала новая атака самодержавной цитадели – теперь уже со стороны министра иностранных дел князя Горчакова. Е.М. Бакунина передала князю следующее письмо В.А. Бакуниной от 24 декабря 1856 года:
Несчастная мать, страшась потерять сына, осмеливается обратиться к Вам с мольбою о помощи. Сын мой Михаил Бакунин, вследствие участия в немецких возмущениях 1849 года, подвергся строгости законов и уже около восьми лет находится в заключении. Здоровье его ныне уже до такой степени расстроено, что жизнь его не может долго продлиться, если не будет облегчена участь его. Он уже не тот, что был прежде. Видев его, по Всемилостивейшему позволению, в августе сего года, я нашла в нем еще большую перемену. Он тень самого себя; убитый раскаянием в прошедшем, без утешения в настоящем, без надежды в будущем, – и чем могла я ободрить его?