Выдающийся писатель Амос Оз писал о трагедии населения контролируемых территорий, о дилемме Израиля и арабов, в своей статье, опубликованной в “Нью аутлук”, издании, известном своими умеренными взглядами:

“Это наша страна, и это их страна. Права приходят в столкновение с правами. “Быть свободным народом в своей стране” — такое право либо носит универсальный характер, либо оно не существует вообще. Я верю в сионизм, который воспринимает еврейское прошлое как урок, но не как мистический императив либо дурной сон; который воспринимает палестинских арабов как палестинских арабов, а не как закамуфлированное воплощение древних племен Ханаана либо как бесформенную массу, ожидающую, пока мы придадим ей должную форму”.

“Это наша страна, и это их страна. Права приходят в столкновение с правами. “Быть свободным народом в своей стране” — такое право либо носит универсальный характер, либо оно не существует вообще. Я верю в сионизм, который воспринимает еврейское прошлое как урок, но не как мистический императив либо дурной сон; который воспринимает палестинских арабов как палестинских арабов, а не как закамуфлированное воплощение древних племен Ханаана либо как бесформенную массу, ожидающую, пока мы придадим ей должную форму”.

Это ощущение душевных страданий хорошо передал историк Яаков Талмон[219], один из самых уважаемых израильских ученых и человек, заслуживший славу интеллектуальной совести еврейского народа. В своей жесткой пророческой статье “Может ли сила быть универсальным ответом?” Талмон определяет концепцию “свершившихся фактов” как бесчеловечную, наводящую на мысли об идее Муссолини относительно “священного эгоизма” или о более ранних европейских мечтаниях относительно “особой миссии” и “исторически сложившихся границ”. Все эти “миссии” были аналогичным образом основаны на древних притязаниях, отмечает Талмон, и каждая из них привела к катастрофе, поскольку игнорировала очевидный факт: на той же земле, в пределах тех же границ жили и другие народы. Талмон, равно как и Сапир, и Эвен, расценивали социальную и моральную опасность “ползучей аннексии” как не только гибельную для Израиля, но и таящую опасность проявления крайнего арабского национализма. Он писал:

“Люди лучше меня рассматривали во всех деталях этот мрачный парадокс, представляющий угрозу сионистской мечте, ведущий к социальному и моральному краху этой мечты, когда евреи превратятся в начальников, надсмотрщиков и работодателей арабских дровосеков и водоносов — и все это будет происходить под знаменем “интеграции”. А именно таков неизбежный исход в стране, разделенной на два народа: правящий и управляемый. Нет! Государство Израиль не станет таким чудовищем. Не для того мы провели две тысячи лет в молитвах”.