Кстати говоря, если устанавливать прямые связи между театром Островского и будущей драматургией Чехова, — как это делается иногда в литературоведении, то они, пожалуй, ощутимы только в необычном жанре этих «сцен» или «картин». В их театральном стиле можно различить некоторые характерные особенности поэтики чеховской драмы, прежде всего в части ее композиции: ослабленная роль главного лица, которое обычно в традиционной (дочеховской) драматургии вбирает в себя всю действенную энергию драмы; и повествовательный прием в построении драматического действия. Такие «сцены» у Островского являются как бы соединительным звеном между произведениями чисто эпического рода и драмой — особенность, которая впоследствии станет типичной для всей новаторской драматургии XX века.

Интересно, что сам Чехов с несвойственной ему горячностью восхищался одной из пьес Островского этого рода — «Пучиной». «Пьеса удивительная, — писал он Суворину, — последний акт — это нечто такое, чего бы я и за миллион не написал»{233}. И говорил он это в зрелые годы, уже после «Лешего», в котором впервые опробовал некоторые новаторские приемы своих будущих повествовательных драм. А следует отметить, что в «Пучине» характерные черты драмы-повести из всех пьес Островского этого типа выражены с наибольшей последовательностью и полнотой.

И такой тонкий знаток Чехова, как Ю. Соболев, еще в дореволюционные годы видел в «Поздней любви», принадлежащей к той же группе повествовательных произведений Островского, «драму настроения», как принято было тогда называть пьесы чеховского стиля, чеховской художественной традиции{234}.

А рядом с этими «сценами» в те же годы Островский выпускает созвездие из пяти сатирических комедий, на которых мы уже останавливались в одной из предшествующих глав данного очерка («На всякого мудреца довольно простоты», «Горячее сердце», «Бешеные деньги», «Лес» и «Волки и овцы»). В отличие от повествовательного стиля «сцен» эти пьесы были написаны драматургом в блестящей динамической манере «крупного комизма» (по выражению Островского), с крутыми поворотами комедийной интриги, с характерами персонажей, очерченными резкими стремительными линиями.

В этих комедиях Островский развертывает пеструю галерею сатирических портретов хозяев собственнического мира, действующих в обстановке пореформенных лет: финансовые воротилы из подрядчиков, вроде гомерического безобразника Хлынова в «Горячем сердце»; преуспевающие дельцы из дворян, от обходительного Василькова в «Бешеных деньгах» до откровенного хищника Беркутова из «Волков и овец»; недавние крепостники, перекрасившиеся в либералов, из «На всякого мудреца довольно простоты»; еще вчера всемогущие помещицы, из рук которых сегодня уплывают миллионные состояния, как это происходит с Гурмыжской в «Лесе» и с Мурзавецкой в «Волках и овцах»; деревенские кулаки, набирающие силу, подобно Восмибратову из того же «Леса».