Вот как типирует один из местных администраторов положение ссыльного, воспитавшегося под надзором и неосвобожденного от него по требованиям местных условий быта:

«Политический ссыльный приносит убеждение, что весь итог прожитой жизни утрачен безвозвратно, и потому: или кажется совершенно равнодушным ко всему окружающему, или является раздражительным, беспокойно-нервным. Если он еще лелеет надежду возврата, то, тем не менее, эта надежда, оживляя его, мешает труду, прочной оседлости: Сибирь — почтовая станция, минутная остановка жизни; не стоит и браться ни за что серьезное. Это время для политических ссыльных — время утопий, несбыточных надежд и идеалов; все уроки, все ошибки прошлого забыты, утратили поучительное значение свое. С постепенною потерею практического смысла, всякой жизненный вопрос обобщается до чего-то безусловного; примирения с настоящим нет, оттого или всегдашняя болезненная раздражительность, или невозмутимое равнодушие. Но по мере того, как года идут вперед, ослабляя надежду и силу — эти люди становятся сумрачнее; раздражительность, при бездействии, усиливается, недовольство внедряется еще глубже и переходит в злобу. Продолжительный надзор, ежеминутный страх контроля не прошли даром: они выучили удивительному уменью владеть собой: ни одно слово не пропадает даром, ни один мускул действием своим не изменяет внутреннему сердитому настроению духа. Сдержанность и замкнутость остаются навсегда характерными чертами этих людей во всех их сношениях с остальными».

«Кому из политических ссыльных не удалось столкнуться с практическою жизнью — те казались наблюдателю изношенными, обнаруживали страшную нравственную пустоту, которая, при узких взглядах и понимании, характерна была лишь одним упорством в отстаивании своих утопий, мелким самолюбием и болезненною раздражительностью. Те же, которые вталкивались в промышленную и торговую деятельность, отрезвлялись сразу: теряли свой исключительный оттенок, понятия постепенно космополитизировались, жизнь со всею мелочностью охватывала их всецело. Искавшие утешения в прошедшем доживали до консервативного упорства, выход из замкнутого круга считался у них слабостью и даже изменою. В силу таких соображений, главною задачею правительства должна быть забота о том, чтобы дать ссыльным занятие, облегчить возможность труда и приспособления способностей».

В Тобольске в последнее время (с 1864 по [18]67 г[од]) сделаны были[461] опыты учреждения мастерских. Несмотря на недоброжелательство и происки рутины или невежества, устроены были: прачечная, столярная, сапожная, слесарная, котельное производство, кузницы, швейная, булочная, открыт пивоваренный завод, заведены мелочные лавки, общая столовая для стариков и хворых на 140 чел[овек] (между ними на 70 поляков). В этих заведениях, вполне соответствующих местным требованиям, занято было большинство ссыльных. Городское население приветливо их встретило. Сосланные начали мало-помалу заручаться надеждами на будущее, привыкать к настоящему своему положению, примиряться с ним и даже выписывать оставленные на родине семейства. В результате от всего этого, из числа 220 человек, оставленных в Тобольске на жительстве, только 35 человек стариков пользовались казенным пособием, всем остальным доставлена возможность работать и честным трудом приобретать себе средства для жизни. Из Тобольской губ[ернии], во все это время бежал только один, из Томской бежали десятками. Конечно, на всю губернию такое влияние не могло распространиться; конечно, оно подвержено таким же случайностям, как и самая человеческая личность и — стало быть — непрочно.