Да и не мог никто их опознать. Никто не видел в этой клинике красивого, уверенного в себе, улыбчивого парня лет тридцати. Никто не сопоставил черты его лица с чертами другого, измученного, изможденного, побритого налысо человека без имени, принесшего с собой лишь пару тетрадей и альбом с потрепанными кусочками прошлой жизни. Здесь было много таких постояльцев. Йорк никогда не спрашивал, где он блуждал две недели, какими тропами добирался до него, единственного человека, которому верил. Да и вряд ли сам пациент помнил об этом. Что ж, Джереми Йорк не солгал служителям закона: тот, кто метался в бреду в одной из палат его клиники, никак не мог быть доктором Патерсоном, психиатром, не был им, даже близко. И этот изувеченный душою человек был неподсуден, в чем бы его ни обвиняли!

Доктор Йорк убирает дневники в сейф, запирает кабинет на ключ.

Идет в палату №23.

Он знает, что увидит в палате. Опустошенный, обезличенный пациент будет сидеть в углу, уткнувшись лицом в грязную рубашку. В волокнах ткани еще остался запах, который необходим ему для душевного равновесия. Без этой рубашки, без этого запаха он будет метаться и биться о стены. Возможно, доктор не прав, оставив пациенту память о виновнике болезни, зато лишний раз колоть лекарства нет нужды.

Организм справится. Организм уже на пути к выздоровлению. Вера и любовь, а главное, время – вот и все, что нужно жертве психопата.

Он открывает дверь палаты и входит внутрь.

Пациент сидит, уткнувшись носом в грязную рубашку.

– Как самочувствие? – привычно спрашивает Йорк, не слишком надеясь на ответ.

– Привет, Джереми, – отвечает пациент. – Не то, чтоб очень. Что там за окнами, весна?

– Весна, – все еще не веря, подтверждает доктор Йорк.

– Значит, процесс уже начался, не так ли?

***

Что ж, процесс к тому времени действительно уже начался.

Следствие, обладая известным набором косвенных улик, уперлось в нежелание подозреваемого дать признание письменно. Поначалу рассчитывали на добровольную помощь, так сказать, в порыве раскаяния и в стремлении облегчить свою незавидную участь. Но Курт Мак-Феникс не раскаивался ни в чем и следствию помогать не собирался. Он не поддерживал ни ту, ни другую сторону. Он не работал с обвинением, но не работал он и с защитой. Лорд словно написал мелом на доске некое уравнение, условно «Я = убийца!». И ждал, кто первым докажет или опровергнет написанное. Даже в тюрьме он развлекался, как мог.

Свидетелями его признания стали четверо. Его личный адвокат не шел в расчет, он, как обычно, ничего не видел, не слышал, не опровергал, не подтверждал, он целиком поддерживал позицию клиента и ждал развития событий. Сержант Метвин слышал признание лорда по телефону, через дверь, и, хотя он клятвенно заверял каждое слово, опираться на его показания было трудно. Оставался Френсис Слайт, но инспектор до того предвзято относился к милорду, что в конце концов Слайта отстранили от следствия.