Эдуард, герцог Бьоркский, венчался с Анной, урожденной Берсток.

Я поискал глазами Гэба.

Конечно, он был здесь.

Гэб стоял чуть в стороне, в тени, тонкий, прямой, в строгом черном костюме, и помню, я впервые поразился тому, какой он красивый, красивее всех в этой церкви, красивее этой чертовой куклы в фате, от которой одни неприятности. Я не сразу признал его без очков, он их снял, точно видеть не мог этот позор, отросшие за лето волосы падали ему на лицо, скрывая глаза, но в самой фигуре было такое отчаяние, что я стал пробираться к нему сквозь толпу. Не знаю, как я почуял, что он на грани срыва, но я боялся опоздать к началу заварушки.

Вот леди Анна, герцогиня Бьоркская, взглянула на пасынка и сверкнула зубами, и пошла к нему по проходу; а он словно стал выше и тоньше, и вскинул голову, дрожа от ярости, готовый ко всему, готовый к драке не на жизнь, а на смерть; но я добрался раньше нее и встал рядом, чуть заслонив собой Гэба, и взял его за руку, и буркнул, как учила бабушка, что мы их, типа, поздравляем, как там это, большая честь и все такое.

– Как мило, – протянула герцогиня. – И кто же ты такой?

– Джимми Мак-Дилан! – выпалил я. – И знай: обидишь его – будешь иметь дело со мной!

– Боюсь, боюсь, – рассмеялась красавица, теряя к нам всякий интерес.

Новобрачные принимали поздравления и подарки, охапки цветов и поцелуи, суета, движение по церкви, все стремились к выходу, на свежий воздух, только я и Гэб стояли в тени колонны, рука в руке, боясь пошевелиться и спугнуть что-то, кружащее над нами. Отчего-то мне очень хотелось ответить «Да!», хотелось преклонить колено и поцеловать его пальцы, хотелось поговорить и утешить. Но Гэб так и не сказал в тот день ни единого слова.

Правда, и руки моей он не выпустил, и от этого было очень тепло.

В дверь барабанили все сильнее, да что там барабанили, ее выламывали, и я, наконец, проснулся окончательно, вынырнул из воспоминаний и дотянулся до телефона.

– Все нормально, сержант, – крикнул я Метвину. – Я просто выпил снотворное. Я спал!

Я принял вызов и нажал на громкую связь. У меня не было сил держать трубку. И я надеялся, что голос Слайта успокоит перепуганного Метвина.

Но я услышал совсем другой голос, резанувший по остаткам нервной системы:

– Джеймс?

Больно, Господи, как больно, зачем ты это делаешь, зачем, пощади… голос твой…

– Слушаю тебя, Габриэль Бьоркский.

Довольный смешок: