– Послушай, Джереми, мне мало газет, я не могу судить о процессе по газетам. Видишь, тут написано, что ежедневно идут трансляции дознания, пожалуйста, я хочу их видеть.

– Телевизор пациентам запрещен, извини, – ответил я, возможно, излишне резко.

– Знаю. Выведи меня из списка пациентов. Сделай своим помощником. Я достаточно окреп, я уже могу быть тебе полезен.

– Джеймс, кому ты пудришь мозги? Хватит самой незначительной эмоции, и ты опять будешь валяться, пуская слюни на кафель. Какой из тебя помощник, Патерсон, ты себе не можешь помочь, что уж говорить о других!

– Джей, это больно вообще-то.

– Знаю. Это радует, что больно. Но меня бесит, когда ты начинаешь дурить.

Тишина.

– Ты уверен в том, что хочешь его увидеть, Джеймс?

– Я подыхаю, так хочу его увидеть. Ты прав, мои эмоции по-прежнему сильны, они зашкаливают, когда дело касается Курта, я ненавижу его, но я его люблю, прости меня за это, Джей! Мне нужно время, чтобы оправиться, чтобы его забыть, я верю, что смогу это сделать. Но мы ведь все равно столкнемся, ты не сможешь меня прятать вечно, я выйду отсюда и встречусь с ним. Помоги мне подготовиться к этой встрече.

– Дурак! Жалкий слюнтяй и дурак! За что мне это наказание?

Так у меня появился молчаливый секретарь Даниэль Пат. Тенью он бродил за мной по клинике, присутствовал на сеансах и процедурах. Он сам себе назначил эту терапию, но я видел действенность странного метода: Джеймс действительно становился крепче день ото дня. Он видел тот уровень, на котором сам недавно находился, и словно отталкивался ногами от дна, всплывая к свету и разуму. К нему возвращались профессиональные навыки, он всегда был фанатом своей работы, и она лечила его; однажды я услышал, как, размышляя над диагнозом, он взялся что-то напевать себе под нос, и подумал, что напьюсь на радостях. Пустота внутри него заполнялась новыми впечатлениями, ощущениями, на губах появилось подобие улыбки.

И все бы было хорошо… Но только теперь мы вместе смотрели телевизор в ординаторской.

Все новости, записи процесса, все, что имело отношение к Курту Мак-Фениксу.

Первая же передача избавила меня от иллюзий. Я смотрел не в экран, я смотрел на Джеймса, а он буквально пожирал глазами обвиняемого, которого часто давали крупным планом.

– Похудел, осунулся… Спать ему, что ли, не дают, такие мешки под глазами! Вот его и срубает у ваших психологов, инквизиторы чертовы, тихо, безопасно…

Какая уж там ненависть, Джеймс Патерсон, мне бы толику этой нежности и заботы, хватило бы до конца грешной жизни.

Это я ненавидел лицо на экране, его холодные змеиные глаза, его издевку, смешок уголками губ, его уверенность в своей победе несмотря ни на что. Так, что готов был разбить экран.