Одним дождливым вечером, вскоре после того, как он прочел некролог Монпелье, вымотанный долгим днем групповых сессий и индивидуальных консультаций, Клинт остановился в мотеле городка Игл, где обогреватель дребезжал, а экран телевизора отливал зеленым. Три вечера спустя он был в том же номере, когда Лайла позвонила по мобильнику, чтобы спросить, приедет ли он домой. Судя по голосу, ответ ее не слишком интересовал.

– Похоже, у меня нет сил, Лайла.

Лайла поняла, что он говорит о поражении в более широком смысле.

– Ты – хороший человек, – сказала она. Ей было нелегко это сделать. Ребенок спал плохо. Она тоже устала. – Лучше большинства.

Клинт не смог сдержать смех.

– Насколько я понимаю, это осуждение.

– Я тебя люблю, – ответила Лайла. – Просто произошло много чего. Разве не так?

Конечно, так. Произошло чертовски много чего.

15

Начальник тюрьмы в Керли сказал Клинту, что совершенно не хочет видеть его физиономию на длинных выходных по случаю Дня благодарения.

– Исцелите себя, док, – посоветовал начальник. – Например, поешьте овощей. Что угодно, кроме «Биг-Маков» и шоколадного печенья.

Он вдруг решил поехать в Кофлин, чтобы повидаться с Шеннон, но в итоге лишь припарковался рядом с ее домом, не в силах заставить себя войти. Через тонкие занавески на окнах одноэтажного дома он видел движущиеся женские силуэты. Теплый свет был приветливым и манящим; с неба падали огромные хлопья снега. Он думал о том, чтобы постучаться. О том, чтобы сказать: Привет, Шен, ты – молочный коктейль, который ушел от меня. Мысль о молочном коктейле, убегающем на стройных ногах Шеннон, заставила его рассмеяться, и, еще смеясь, он уехал.

В результате Клинт оказался в таверне «У О’Бирна», где на полу таял снег, в музыкальном автомате пели «Дублинцы», а седоволосый бармен с осоловелыми глазами медленно перемещался между пивными кранами и стаканами, словно не разливал пиво, а имел дело с радиоактивными изотопами. Этот милый старикан спросил Клинта:

– «Гиннесс», сынок? В такой вечер самое то.

– Налейте лучше «Будвайзер».

«Дублинцы» пели «Старый треугольник». Песню Клинт знал, более того, как ни странно, она ему нравилась. Ее романтика не имела ничего общего с его тюремным опытом, но слившиеся воедино голоса пробирали до глубины души. Кто-нибудь должен добавить еще куплет, подумал Клинт. Есть и начальник, и надзиратель, и заключенные. А куда подевался мозгоправ?

Он уже собирался уйти со стаканом в темный угол, когда кто-то постучал пальцем по его плечу.