— «Маркус в медсанчасти», — Рив зачерпнул из кастрюли немного микопротеиновой похлёбки и несколько картофелин сверх нормы. В это время года их жёлтая мякоть была всё так же вкусна. Картофель выращивали на любом свободном участке почвы в этих стенах, хотя порой плоды вырастали не больше виноградин. — «Его местоположение известно, так что не пропал он».

— «А ты-то откуда знаешь?»

— «Потому что мне самому по жопе прилетит, если допущу, чтобы он в драки лез».

— «Я и не думал, что Мерино его так сильно побил».

— «Это не Мерино. Вертухаи его так отхерачили, что тело всеми цветами радуги переливается».

Чанки, перестав сшивать кусочки ткани, хмуро уставился на рисунок ковра, почти что глядя сквозь него.

— «И всё это из-за меня. За мной должок перед этим парнем», — он завязал нить толстым узлом. — «Вот же мудачьё. Это был Парментер?»

— «Кэмпбелл».

Чанки окончательно отложил своё шитьё, взглянув на Рива.

— «Вот это новости. Никогда бы не подумал, что он такой мразью гнилой окажется», — Чанки покачал головой. — «Чем Фениксу отплатим?»

Рив понимал, что люди на воле никогда не поверят в то, что даже в такой выгребной яме, как эта тюрьма, у людей осталось чувство общности и братства. Когда общество и все его правила настиг крах, заключённые могли как начать пырять друг друга заточками, так и сплотиться перед лицом опасности. Риву казалось, что именно это сейчас и происходит. Всё это называлось “раскол”. Рив узнал этот термин когда-то давно из древнего журнала со статьями о ведении бизнеса, который нашёл в туалете. Бумага, на которой он был напечатан, были слишком плотной и блестящей, чтобы ею подтираться. Если между двумя группами и установилось шаткое перемирие, то после такого случая вновь обострит отношения, и всё сведётся к первобытному строю. С каждым годом тюрьма уменьшалась в размерах из-за того, что количество заключённых неспешно сокращалось, и некоторые части тюрьмы закрывали за ненадобностью. Заключённым приходилось потесниться, что лишь приводило к обострению агрессии.

“Говорят, любые животные начинают нервничать, когда территория их обитания становится всё меньше и меньше. А кто мы, если не животные?”

К тому же, в дело уже вступил принцип “враг моего врага — мой друг”. Возможно, Маркусу это и не нравилось, но теперь он стал одним из них. И если надзиратели избили его, то все сидящие тут восприняли это, как личное оскорбление, и им даже не обязательно было питать к Маркусу симпатий, или вообще быть с ним знакомым, чтобы верно относиться к ситуации.