Элейн когда-то рассказывала Адаму, что в университете имени ЛаКруа помещения, где содержались образцы биологически опасных веществ, раньше облучали радиацией. Она говорила, что не доверяла техникам в плане соблюдения норм безопасности при работе с оборудованием, постоянно напоминая обо всех тех случаях, когда специалисты по радиоонкологии в Медицинском центре Джасинто подвергали пациентов облучению куда большими дозами радиации, чем это требовалось в лечебных целях. Ей всё это было как бельмо на глазу.

Но подобное решение было вполне понятно для физика, специализирующегося на разработке оружия. Адам задумался над тем, как облучить организм радиацей, не убив тем самым пациента, если патоген проник уже в каждую клетку. Он решил вернуться к этой задумке уже после того, как удастся ликвидировать все промахи с проектом светомассовой бомбы.

К распечаткам из Управления оборонных исследований Прескотт приложил небольшую записку с выведенным от руки текстом: “Не забывайте, как Хоффман сказал, что Пэйн и в подмётки Адаму Фениксу не годится. Забавно. Мне показалось, что это вас развеселит. Р.П.”. Адам решил, что лучше пусть его хвалят после того, как по всем бумагам он проходит погибшим, чем не хвалят вообще.

“А Эстер ещё и удивляется, почему я считаю, что должен всё сделать сам. У меня как-то не очень хорошо выходит перекладывать свои обязанности на других”.

Адам и сам точно не знал, сколько ещё ему удастся держать всё в секрете, проживая в небольшом поселении, обитатели которого с каждым днём становились всё злее и злее по отношению друг к другу. Да и вообще, есть ли кому-то дело до его тайн? Тем не менее, он вновь оказался втянут в этот закручивающийся водоворот, в котором чем дольше скрываешь правду, тем сложнее в итоге во всём признаться будет.

“Надо было сразу же сказать Прескотту, что я ставлю эксперименты на самом себе. Просто поставить перед фактом, не спрашивая разрешения”.

А как бы они тогда с Альвой поступили? Хотя было уже слишком поздно. Некоторое время он мучился мыслями о сыне, а затем решил, что в следующий раз потребует его фотографию с чем-то вроде заверенной даты на ней. Адам задумался над тем, считает ли Маркус дни в тюрьме, ведёт ли что-то вроде дневника. Насколько сам профессор знал, сын в детстве никогда подобным не занимался, не доверяя бумаге. Все мысли, возникавшие в голове Маркуса, так и оставались там бурлить в собственном соку. Будучи человеком, которому в силу профессии требовалось записывать каждую мысль, идею и попытку, Адам, тем не менее, понимал подобное отсутствие личных записей, ведь мужчинам из рода Фениксов не пристало открыто высказывать своих чувств. Но теперь профессор переживал о том, что не осталось вообще никакого материального свидетельства о жизни и роде деятельности его сына. Кроме того впечатления, что он произвёл на окружающих, не осталось почти никакого подтверждения, что Маркус вообще существовал, кроме его личного дела призывника. Адам прекрасно понимал, что сейчас уже и эти бумаги могли превратиться в пепел, если правительственные архивы в Джасинто подверглись обстрелу.