Были и другие случаи. Много случаев.
Вот и сейчас Эйну казалось, что в системе есть какая-то ошибка. Процессор фиксировал процент ущерба и скорость восстановления. Процессор пунктуально сообщал данные о каждом повреждённом участке организма и временно снижал чувствительность нервных окончаний настолько, чтобы это не препятствовало регенерации. Но процессор ничего не говорил об источнике болезненной пульсации где-то под рёбрами. Не видел его, не мог локализовать. Не мог отключить или обезболить. Что-то было не в порядке. Гораздо большем непорядке, чем раздробленные кости, пробитое лёгкое, повреждённые мышцы и травмированная гортань вместе взятые.
Приходила Эмильен – узнать о его самочувствии. Снова заглядывал Брэд. Эрих – непривычно трезвый и несколько бледный – заходил каждый час и подвешивал на штатив новый пакет глюкозы для внутривенного вливания: в ближайшее время Эйнстоку предстояло питаться исключительно таким способом. Ррагна и вовсе не покидала палату.
Они вели себя так, будто ничего не произошло. Улыбались, разговаривали. Ничего не просили за то, что спасли ему жизнь. За то, что рисковали собственными. Странно. Нелогично. Неправильно. Или правильно?.. Эйнсток не знал.
Причина, которую назвал ему Брэд, не выдерживала аргументированной критики. Но искать аргументы отчего-то не хотелось. Нетипичный ход мыслей. Вера – прерогатива человеческого мышления. Киборг не может верить или не верить. Но Эйн хотел бы. Хотел, чтобы это оказалось правдой. Хотя бы отчасти. Хотя бы в том, что Брэд говорил лично за себя.
Эйнсток не знал, как соотнести между собой переполнявшие его противоречивые эмоции. Не знал, как их назвать. Не знал, как выразить. Наверное, именно поэтому его угнетала невозможность говорить. Периодический анализ системы не давал оптимистичных прогнозов: при общем масштабе повреждений гортань и связки будут далеко не первым, на восстановление чего пойдут все ресурсы организма. Это беспокоило.
Нет. Не это.