Еще один огненный меч разрубил вязкую черноту облаков, во всю длину небосклона сверкнула молния. Докатился гром, и, пробив дно неба, сильнее полил дождь. Будто обиженные дети, печально столпились вокруг айвана освещенные светом, до листика вымокшие деревья. Они плакали, а Малика хотела бы выплакаться, но не могла, хотела бы пожаловаться, высказаться кому-нибудь, облегчить переполненное сердце, готовое вот-вот разорваться, но с кем говорить, кому жаловаться? Она чувствовала, что в последнее время, может, от председательства, она становится все более и более одинокой.

Скрипнула калитка, и Малика увидела в темноте белую фигуру человека. Бесшумно ступая по мокрой дорожке, человек прошел через дождь к айвану. Это был блаженный старик.

— Дай хлеба, — он протянул скрюченные пальцы. На ладони — несколько мокрых медяков.

По телу Малики пробежали мурашки. Она чуть не закричала, но и закричать не могла, у нее перехватило дыхание. Было что-то ужасное в этом старике, внезапно появившемся здесь в полночь, словно посланец и предвестник.

— Смотри, денег дали хорошие люди! — старик засмеялся, широко раскрыв черный рот. — Сколько хлеба могу купить на деньги! На деньги все дадут хлеба, для бога никто не дает! Хах-ха!

— Уходи! — наконец выкрикнула шепотом Малика. — Уходи отсюда! — Малика беспомощно махала руками, пытаясь прогнать старика, как какую-то страшную нелепую птицу, прилетевшую на свет айвана из темноты грозовой ночи.

Старик любовно пересчитал деньги на ладони, недоверчиво взглянул на Малику и, сжав деньги в горсти, спрятал за спину, как ребенок.

— А тебе не дам. — Старик отступил от Малики и снова повторил. — Не дам! Не думай, что заберешь. Не сможешь!

Старик снова стал пересчитывать деньги, временами взглядывая на Малику, как будто боялся, что она бросится на него и вырвет мокрые деньги.

— Уходи, — уже спокойнее стала уговаривать старика Малика. — Лучше уходи! Ну, чего ты пришел ночью, уходи, слышишь!

Блаженный засмеялся и, растопырив ладони, приставил их к голове и стал махать, как ушами. Видимо, ему нравилось пугать молодую женщину. Он приседал и кружился, размахивая руками, и тень от него металась по мокрым кустам. Он плясал! Что-то жуткое было в этой безумной пляске старика! Малика смотрела на него со страхом и отвращением. Но так же внезапно, как начал, старик перестал танцевать и, словно вспомнив, что он пришел сказать, подошел к айвану и уставился на председательшу. Она со страхом, молча смотрела на него, прячась за столбом айвана.

— У тебя в груди, знаешь, камень. Только слезы точат камень. Плачь, больше плачь…