— Колдунья моя, — злобно сказал Расмус. — Она шла ко мне.

— Ошибаешься, братец, она шла ко мне, — вздохнул Большое Брюхо, которого еще называли Повелителем Кладбищ, и пристально посмотрел на женщину: — Не так ли?

— Смотря что ты имеешь в виду, — тихо отозвалась нигири.

— Ты знаешь, что я имею в виду.

— Все идут к тебе, братец, — грубовато бросил Расмус. — Все попадают на кладбища.

— Но никто не торопится, не лезет без очереди, а когда приходит время, всеми силами старается избежать участи. И вот… — Орвар замолчал, не спуская глаз с женщины, которая машинально положила руку на меховой сверток. То ли пыталась защитить, то ли набраться сил. Продолжать невысказанную мысль Большое Брюхо не стал. Жестко заявил: — Я сожру твою плоть и обглодаю кости, колдунья.

— Я знаю.

— Не останется ничего.

— Я знаю.

— И тебе будет очень больно. Ведь смерть — только начало, потом прихожу я.

— Вечноголодное пузо.

Орвар так посмотрел на Расмуса, что тот прикусил язык. Углежог надеялся, что толстяк вернется к разговору с нигири, но Большое Брюхо решил приструнить вякнувшего грязнулю:

— Ты забываешь, братец, что я буду есть до тех пор, пока будет кого есть, — медленно протянул Орвар. — Рано или поздно у меня в зубах окажутся все. Даже те, чья плоть существует только в Отиг.

— А потом пожрешь себя? — осведомилась Два Сапога.

— «Потом» для тебя не будет, так что какая тебе разница?

— Почему ты ей помог?! — не выдержал Расмус. — Зачем привел сюда?

Гаруса с интересом посмотрела на толстяка. Тот невозмутимо почесал объемистый живот, икнул, принимая из воздуха жареную курицу, и снисходительно объяснил:

— Потому что ты бы ее убил, Расмус. И тем самым помог бы наемнику.

— Наемника убила бы я, — усмехнулась Два Сапога. — У мужлана горячая кровь.

Губы Дагни налились бордовым, в зеленых глазах мелькнуло безумие… безумная жажда. Гаруса презрительно скривилась.