Шелли даже не сообщает нам, как Виктор Франкенштейн оживляет чудище. Мы косвенно догадываемся, что к этому причастно электричество, но лишь потому, что Франкенштейн повествует, как видел в детстве расщепленный молнией дуб, и об ощущении некой могучей силы, но не более того. Нет ни величавой картины создания, ни молнии, бьющей в стержень, проходящий через глыбищу неживого тела, ни криков: «Оно ожило!» Все спецэффекты привносятся из одноименного фильма классика жанра Джеймса Уэйла (1931). А у Мэри Шелли в пятой главе мы читаем следующее:

«Однажды ненастной ноябрьской ночью я узрел завершение моих трудов. С мучительным волнением я собрал все необходимое, чтобы зажечь жизнь в бесчувственном создании, лежавшем у моих ног. Был час пополуночи; дождь уныло стучал в оконное стекло; свеча почти догорела; и вот при ее неверном свете я увидел, как открылись тусклые желтые глаза; существо начало дышать и судорожно подергиваться».

Тоже по-своему драматично, но гораздо скромней, чем изображено в кинематографе – а ведь сцен рождения монстра в экранизациях представлено немало. Нам неизвестно даже, как Франкенштейн обзавелся необходимыми частями тела для своего монстра, а уж внешность чудовища разительно отличается от канонического образа, введенного в обиход английским актером Борисом Карлоффом, – приплюснутая голова и торчащие из шеи болты. Между тем рост монстра у Шелли составлял восемь футов (два с половиной метра), однако при этом «члены его были соразмерны, и я подобрал для него красивые черты. Красивые – боже великий! Желтая кожа слишком туго обтягивала его мускулы и жилы; волосы были черные, блестящие и длинные, а зубы белые как жемчуг; но тем страшнее был их контраст с водянистыми глазами, почти неотличимыми по цвету от глазниц, с сухой кожей и узкой прорезью черного рта»[103].