Но и окольными путями, намеками и наводящими вопросами от Нади ничего вызнать не получалось. Мадемуазель Якобсон готова была обсуждать со мной что угодно, только не личную жизнь Николая с Дагмарой. В конце концов, пришла в голову мысль, что раз фрейлина не желает делиться новостями с почти чужим человеком, то почему бы ей не сделать это с официальным женихом? Тем более что близилась дата, когда ее отец Иван Давидович Якобсон должен был прибыть в Томск, и тогда все равно пришлось бы как-то обозначать свое отношение к супружеству. Так что однажды в октябре я, испытывая неожиданное волнение, улучил момент, когда остался с Надеждой наедине, и задал свой вопрос:

– Как вы знаете, Наденька, вскорости сюда приедет ваш батюшка. И я намерен просить у него вашей руки. Мне хотелось бы…

– Очень хорошо, – расцвела девушка, даже не дослушав речи, которую я сочинял весь предыдущий вечер. – После вы, Герман, быть может, все-таки откроетесь мне и соблаговолите уточнить – какими именно капиталами теперь обладаете. Я, знаете ли, изнываю от любопытства с тех самых пор, как выяснила, что большую часть ваших дел охраняет этот сущий Цербер, господин Мартинс… Ну же, сударь! Скажите хотя бы общую сумму!

Хороший вопрос! Жаль, что немного несвоевременный. Ибо мне раньше и в голову не приходило – сосчитать собственные деньги. Как-то все равно было. Сначала их постоянно не хватало, приходилось ломать голову не о том, сколько их вообще, а где бы взять. Потом, после скромной аферы с «заводскими» дорогами, и особенно – после удачной продажи изумрудов, свободных средств стало даже слишком много. Так что я, занятый совсем другими заботами, совал их куда ни попадя. Лишь бы к пользе, только бы на благо общей цели.

Короче говоря, отговорился я. Сказал, что неприлично будет хвастаться, но и преуменьшать своих заслуг перед будущей женой – тоже не могу. А потому назначил ей через пару дней, так сказать, деловое свидание в кабинете Гинтара. Сам же отправился к старому слуге тем же вечером. Ну чтобы предварительно подсчитать… Да и в действительности не хотелось выкладывать все карты на стол. Должна же быть у мужчины небольшая заначка. В пару-тройку миллионов…

Седой прибалт болел. Врачи уверяли меня, что ничего серьезного и хворь непременно пройдет, когда «погоды установятся». Что это просто влияние сырой промозглой осени на престарелый организм. Еще что-то такое в этом роде – что еще обычно говорят, когда хотят скрыть полное неведение. А мне показалось, что Гинтар попросту перегорел. Успокоился. Добился всего, к чему стремился всю жизнь. Богат, известен, уважаем. Из «эй, ты» всего за два с небольшим года превратился в «Гинтара Теодорсовича». Годы службы в доме моего отца, конечно, сказывались еще. Ко мне он так и не перестал относиться как к благодетелю и хозяину. Но я-то прекрасно понимал: всего, что теперь у старого слуги было, он добился только собственным умом и энергией.