– Мышь? Наверное, там мышь! Да?
Тук-тук-тук, – загремела шкатулка. Текст знал, что это значимые и важные люди – но важные лишь тому, кто стал текстом, но не самому тексту. Тексту важнее всего было другое, текст отчаянно и хищно хотел, чтобы его кто-то прочитал. Желание текста быть прочтенным подавляло все: в его чернильной давней густоте тонуло и мое смутное ликование по поводу того, что значимые люди таки смогли протиснуться через створки лифта, и все эти нерелевантные тексту аналогии про лифт.
– Может, летучая мышь? – спросил автор текста, и я-текст почувствовала, что сейчас разрыдаюсь. Это больнее, чем быть табло, подумал текст. Каково это – быть летучей мышью?
– У меня в спальне уже была летучая мышь как-то. Тоже гремела, металась.
Иди сюда, думала я-текст, пожалуйста, зайди сюда, я так хочу тебя видеть, я так хочу тебя видеть, пусть я ничего не вижу и не могу видеть, да просто возьми меня в руки, просто возьми, ведь ты меня и написала, чего тебе стоит.
Тук-тук-тук-тук! – подпрыгнула шкатулка. И текст тут же вспомнил: нет, не иди туда, не иди, я здесь не для этого.
– Мышь! – взвизгнула автор меня-текста (и, надо сказать, меня-не-текста тоже, – но это я отрефлексировала уже потом). – Там точно мышь гремит! Пробралась-таки в шкаф, сволочь мерзкая. Иди проверь.
– Я не пойду никуда, – услышала я-текст знакомый голос, но отказалась категоризовать его. – Давай ты сходи, ты умеешь с мышами. Мне жалко будет мышку, если ее убьют. Если там будет мышка, ты ее тихо выбрось за окно, и все.
– Там снег! Мышка замерзнет! – возмутилась мама. – Хоть она и сволочь, но живое существо же.
Кажется, я плоховато держалась в тексте. Срочно, срочно, срочно давай сюда.
Тук! – шкатулка грохнула о стену шкафа так мощно, что в гостиной тут же повисла хрустальная нехорошая тишина. Пол завибрировал: это были приближающиеся шаги. Створка шкафа взвизгнула, поехала в сторону, как бесконечный поезд.
– Тут ящичек, коробка, – прокричал муж в сторону гостиной. – Ее открыть?
– Там может быть мышь! О господи! Там может быть мышь! Это важная коробка! Она, сволочь, все сожрет! Вытряхни ее оттуда! Мышь сожрет мою жизнь!
Муж открыл шкатулку с письмами, немного потряс ей, придерживая письма ладонью. Мыши там не было – там были я и письма. Он взял самое первое, верхнее письмо, частью текста которого я стала, и посмотрел в него.
И как только текст, которым была я, попал в мозг мужа в виде воспринятой информации, я изо всех сил текста напрягла всю волю текста и сделала то, для описания чего у меня нет речи, – для описания этого не может быть речи, обо всем этом