Когда мы шли домой, первые звёзды уже запрограммировано возжигались в индиговой черноте небес — словно светляки, что заблудились и не смогли найти дорогу домой. Было прохладно, и мы шли в обнимку.

Её горячее тело будто горело у меня в руках.

А затем мы вернулись к нам.

Сегодня в моей комнате не было никого.

Я зажёг магический канделябр, и Лиса поспешно, словно боясь, что я передумаю, прижалась ко мне и стала целоваться. Я запустил ладони в её шортики, сжимая её ягодицы, отчего у неё непроизвольно сходились коленки, а затем запустил руку под топик — она закрыла глаза и только мелко-мелко и часто-часто дышала. А потом она стянула шортики, соблазнительно нагнувшись, но оставшись в маечке, которую я не стал снимать, а только задрал повыше, обнажая запрыгавшие на свободе мячики груди.

Грудь у Лисы была небольшая, но очень красивая; этакие маленькие упругие холмики, увенчанные ягодами сосков. Сейчас они были твёрдыми — наряжены. Я зажал их между пальцами и поцеловал.

Ну а дальше…

Увольте меня от подробностей. Сложно описать, какой она была в постели. Она не была послушной, как Биппи, смешливой, как Баффи или жарко-страстной, нетерпеливой, как Мирра. Она была… собой. Мне сложно описать отличие, но оно существовало. Она тяжело дышала, искала своими губами мои губы, постанывала от ласк и вздрагивала от прикосновений.

Когда я лёг на неё, она шмыгала носом и посасывала мои губы.

— Оплети меня ногами, — попросил я, и она послушно обхватила меня своими длинными стройными ножками.

Постанывания стали погромче; я играл на ней, как на виолончели, музицируя на её телесных струнах и выдавая сольфеджио экстаза. Наконец, она вскрикнула, и запрокинула голову, вся выгнулась дугой, и её бёдра дрожали, жарко и жадно обхватывая меня.

— Ах, Саш, Саш…

Она откинулась на подушки, с искусанными губами, вся мокрая, как загнанная лошадь.

— Как же я люблю тебя…

А затем она уснула; разметалась среди подушек, мокрая, полураздетая, такая беззащитная. А я гладил её по волосам, и думал, какая она славная и смешная.

А затем дверь тихонько отворилась…

Это была Салли — но в каком виде!