…он взглянул на жену, которая приобняла панну Куркулеву, не позволив той упасть.

— И куда эту блаженную? — спросила она преспокойно.

— Здесь… недалеко…

— Много знает?

— Достаточно…

Панне Цецилии безусловно, было жаль женщину, но себя — жальче. Просто представилось вдруг, как супруг ее вдруг оказывается сперва в полиции, а там и под судом, на который — и думать нечего — в городе узнают… а там каторга и скандал… и кем ее назовут?

Ах, счастье, бывшее столь близким, вдруг поблекло.

Нет уж… панна Цецилия не собиралась отступать… и закинувши тело на плечо, она двинулась за мужем. Благо, идти и вправду было недалеко: подвалы старого дома хранили изрядно секретов. И пану Штефану посчастливилось узнать один.

В мужском платье Гражина чувствовала себя преглупо. Прежде ей подобный наряд представлялся смелым, отражающим великую незаурядность натуры, а ныне, примеривши его, Гражина вдруг осознала, что собственная ее натура отнюдь не настолько незаурядна. Она сама себе казалась… голой?

Нелепой.

Смешной.

Но не смела возразить тому, кто стал ее учителем. Он же, окинув Гражину взглядом, лишь кивнул. А матушка не посмела и слова сказать, хотя было видно, что и она недовольна.

— Нам пора, — сказал Зигфрид, протянув шляпу. — Волосы лучше убрать.

Его правда. Если в этом наряде она похожа на парня, то коса всяко из этого сходства выбивается. И Гражина послушно уложила ее вокруг головы, наскоро закрепив полдюжиною шпилек.

— И куда вы…

— Не стоит беспокоиться, — Зигфрид коротко поклонился матушке. — К сожалению, мой долг требует моего присутствия в другом месте, однако смею заверить вас, что я сделаю все возможное и невозможное, дабы уберечь вашу дочь от опасности…

Опасность?

Сердце екнуло.

Одно дело встречаться с опасностями, лежа на мягонькой козетке, храбро перелистывая страницы книги, в которой оные опасности обретались, заедая беспокойство медовыми рогаликами, и совсем другое — выйти из дому.