– Введенский, я вас не узнаю. Что с вами?

– Всё хорошо.

Он попытался отодвинуть Охримчука и пройти, но тот схватил его за руку. Введенский недоумённо замер на месте, закатил глаза, вздохнул и вдруг понизил голос:

– А теперь слушай сюда. Один мой звонок в Москву – и тебя сразу поставят на место. Сначала отберут петлицы, потом отправят мотать срок, а потом к стенке. А может, сразу к стенке. Знаешь, как быстро у нас сейчас дела делаются? Шлёп – и нет человека.

Охримчук недовольно скривил лицо, отпустил руку Введенского, отошёл в сторону.

– Вот и отлично, – сказал Введенский. – Где Крамер?

– Не знаю. Может, в больнице…

– Отлично.

Введенский вышел в коридор, Охримчук поспешил за ним, но из проходной вдруг выскочил встревоженный Колесов.

– Товарищ лейтенант, – заговорил он. – Там это…

– Что ещё? – спросил Охримчук.

– Дед Исмаил пришёл. Говорит, вспомнил день убийства. Видел убийцу.

Введенский хмыкнул, покосился на Охримчука, потом кивнул Колесову:

– Давай поговорим с ним. Интересно. Товарищ Охримчук не против?

Охримчук отрицательно покачал головой.

Они вошли в кабинет, где на скамейке, сняв шапку, сидел дед Исмаил: он выглядел обеспокоенным, озирался по сторонам и нервно мял шапку в руке, но при виде Введенского широко раскрыл глаза и указал на него пальцем.

– Он! Он! Его видел тогда!

Колесов и Охримчук покосились на Введенского. Он недоумённо поднял правую бровь, подошёл к Исмаилу, сел перед ним на корточки, чтобы быть вровень лицом к лицу. Тот инстинктивно вжался в стену.

– Статья девяносто пятая, – сказал Введенский. – Заведомо ложный донос или показание, соединённые с обвинением в тяжком преступлении. До двух лет. Старик, меня не было в ту ночь в городе.

Старик покосился на Охримчука, будто прося о помощи, сильнее сжал в руке шапку и приоткрыл губы, чтобы что-то сказать, но не мог выдавить из себя ни одного звука. Наконец, запинаясь и заикаясь, сумел проговорить: