Из кухни доносилось бормотание радио, шум воды, клокотание закипающего чайника, и низкий мясистый бас выводил негромко:

— А белла чао…белла чао…белла, чао, чао, чао…

Я узнал, улыбнулся и заглянул в дверь.

Тетя Женя стояла у раковины и чистила картошку; дядя Яша сидел за столом в линялой голубой майке и, водрузив на кончик бугристого носа старые очки в массивной пластмассовой оправе, подтянутой синей изолентой, читал "Ленинградскую правду", и гудел вполголоса:

— Я на рассвете…уйду с отрядом…гарибальдийских партизан…

Он увидел меня, хотел было обрадоваться, но потом вспомнил, покосился неодобрительно и спросил:

— Что, проснулся, подпольщик?

— Яша! — укоризненно отозвалась тетя Женя и повернулась ко мне. — Доброго утра, Витюша!

— Доброе утро! — ответил я. — Тетя Женя, можно мне кипяточку?

Мне собрали и кипяточку, и три чашки, и заварки в маленьком чайнике, и сахара, и даже пару бутербродов с баклажанной икрой и несколько конфет "Коровка", от которых я неубедительно попытался отказаться. Дядя Яша налил себе чаю в большую кружку с олимпийским медведем, снова уселся и демонстративно прикрылся газетой. Я в два приема отнес все в комнату, потом, крадучись, снова вышел в коридор и приоткрыл дверь кладовки. В углу между мешком проросшей картошки и пухлыми пачками старых газет, перевязанных бумажной веревкой, нашлось зеленое эмалированное ведро с крышкой. Как раз то, что нужно.

Я с грохотом поставил его посреди комнаты и сказал:

— Вот.

Савва и Яна уставились на ведро, а потом перевели на меня недоуменные взгляды.

— Это что?

— Атрибут нелегального положения. По квартире вам днем ходить нельзя, только ночью, да и то нежелательно. Так что, если приспичит…Тут и крышечка есть.

Савва пожал плечами и ничего не сказал.

Мы молча выпили чай, а потом Яна сообщила:

— Сегодня Савва останется здесь, а нам вдвоем нужно будет кое-куда съездить.

— Не уверен, что идея хорошая.

— У тебя есть получше? Нужно же что-то предпринимать, чтобы вытащить нас из этой ситуации.