То, что дела у моего бывшего друга пошли в гору, было заметно сразу. Он восседал под "грибом", небрежно закинув ногу на ногу, а руки — за спинку скамейки. Вокруг, как и положено стае, в соответствии с иерархией расположились остальные — кто на скамейке вокруг "гриба", кто на лавочке рядом, кто-то на бортиках широкой песочницы. Деликатно звенела гитара, услаждая слух вожака. Трое полузнакомых девчонок, с маминой черной тушью на ресницах и напускным безразличием на краснощеких физиономиях, сидели рядышком под "грибом" и лузгали семечки.

Кажется, Славка даже рад был меня видеть: так преуспевший в жизни хозяин особняка радуется гостям, особенно тем, у кого жизнь складывается ни шатко, ни валко.

— Привет, Витюха! — он лениво махнул рукой.

Я прошел вперед, старательно наступил на ногу какому-то бледному прыщавому дусту, раскорячившемуся на бортике песочницы, и встал посередине площадки.

— Подойди, разговор есть.

Славка подумал немного, наверное, применяя к ситуации свод неписанных правил, усвоенных у старших товарищей, потом медленно встал, зачем-то отряхнул брюки и не спеша подошел ко мне.

— Чего надо?

Собственно, я действительно хотел поговорить — ну, для начала, а там как пойдет. Но то ли зрелище этой засиженной шпаной, будто мухами, детской площадки на меня повлияло, то ли взыграла бурлящая после спортивного лагеря и требующая выхода сила — в общем, я просто взял и коротко врезал ему в скулу.

Получилось сильно и звонко.

Он отскочил и оскалился. По щеке расплылось красное пятно. Все разом вскочили. Девчонки перестали грызть семечки и с любопытством уставились на меня. Слева и справа зашаркали подошвы — стая подбиралась и окружала, их было человек восемь, может быть десять, и тогда я громко сказал:

— Один на один слабо?

— Не слабо, — он тер щеку, не сводя с меня сузившихся, ненавидящих глаз.

— Тогда завтра. Говори, где.

Славка чуть помедлил и произнес:

— Прерии. Форт Уильям-Генри.

Я помню, как в этот миг мне стало пронзительно грустно, чуть не до слез. И прерии, и почти идеально круглая, утоптанная поляна среди высокой травы, которую мы называли "форт Уильям-Генри", когда играли в последних из могикан — все это были наши слова, наши названия из детства, вдруг ставшего очень далеким, и несли на себе отсветы дружбы, теперь безнадежно угасшей. Мне хотелось протянуть руку, засмеяться, сделать вид, что все это игра и пустое, но вот только синяки у Чечевициных и Дато игрой не были, и террор, который Славкина шобла устроила во дворе, тоже не тянул на забаву, а потому я просто сказал: