Никто и не спорил. Мало кто глубоко понимал таинства веры и Церкви, еще меньше было тех, кто хотел в этом разбираться. И почти не было тех, кто бы стал спорить с Церковью Триединого в вопросах веры.

Опустевший храм перестал излучать скверну тьмы. Стал просто большим каменным строением, сильно пострадавшим в бою – клирики этого города не приняли тьму, очень дорого продав свои жизни. Их исковерканные, растерзанные, усохшие тела так и лежали в храме, на тех местах, где и завершился для них их бой, или были развешаны вокруг безумцами. Клирики не стали Бродягами. И это многое сказало людям Белого. Прах служителей Света с почестями предали земле, похоронив в том месте, откуда вырвали накопитель алтаря.

Прочие останки сваливали в ямы, чуть присыпав землей и камнями, чтобы падальщики не растаскивали, затем засеивали семенами плотояда.

Из Переходного выходили в сумерках. Как бы ни было опасно двигаться по Пустошам ночью, ночевать в мертвом городе не хотел никто. Немногочисленные воины и маги просто не могли защитить уже за пять сотен женщин и детей. Среди выживших мужчин опять не было. Все пустошники встретили конец своего жизненного пути в бою.

И Белый был этим горд. Его люди показали достоинство и честь. А честь вассалов – честь их господина.

На ночь не останавливались. Бродяг крушили дозоры, усиленные магами, буйство Силы и масса людей распугивали Тварей, промышляющих ночью в Пустошах, но притягивали новых Бродяг.

Рассвет и первые лучи утреннего светила встретили щурящиеся от усталости люди – на ногах, спотыкающиеся через шаг. Но утро им принесло и новых людей. А вернее – возвращение старых знакомых: помолодевшую, обратно до юной девушки, Синеглазку, в очень дорогом и ладном костюме и броне, нисколько не умаляющей ее прелести, не превращающей ее в угловатого подростка, а подчеркивающей ее женственность, а костюм соответствовал своим убранством ее высокому положению – по левую руку командира.

И Ниса, гордо стоящего на своих ногах, с Посохом в руках, который он так и не выпустил из рук. Он смотрел на людей, командира, а особенно – на жену, с искренней радостью и обожанием. На его груди гордо лежал знак повелителя стихий. Не воды или воздуха, а – стихий.

Белый спешился, с открытым шлемом подошел к Синеглазке, внимательно разглядывая ее, будто в поиске дефектов, взял ее за плечи, немного покрутил, будто проверяя, не подменили ли мага Жизни, тихо спросил:

– Как ты? – при этом голос его сорвался.

Девушка улыбнулась очень доброй улыбкой, глаза засветились. Она ответила:

– Хорошо, мой владыка! Меня лечил и учил САМ Живчик! Я помогала лечить Бруску! Наш сын одаренный! – вывалила она Белому сразу все, что ее волновало.