А Корень – ее брат. Ах, вот в чем дело! Вот почему он ее так ловко, пьяную, оттащил от наследника! Встал между девушкой и ее мечтой!

– Козел! Мужик! Ненавижу!

До самого рассвета она вспоминала обиды, что нанесли ей эти люди. И ненавидела. Ее сила ненависти была так сильна, так мощна, что на нее – как мотыльки на свет – слетались разные темные личности. Прямо в цепкие руки главы Тайной службы.

Да, Корень расстался с девушкой. Но не расстался со своей должностью. Потому был рядом. Он слышал, посмеиваясь, каждое слово. И валил, вязал всех слуг Тьмы, что тянулись к магу крови, к Воронихе, испытывающей искренние темные чувства.

Ей нужен был лишь еще один, совсем малый толчок, чтобы столкнуть ее, навсегда на путь Тьмы. Но Корень не дал сделать этот толчок. И, довольный собой, утром, вез в свои темные и сырые подполы богатый улов тайных послушников темных сил, выманенных на свет лакомой приманкой.

* * *

С первыми лучами светила Ворониху отпустило. Она, обессиленная и опустошенная, сидела на постели, в растерянности держась за свой пах. Как маг крови, она почувствовала, что в ней зародилась новая жизнь. Новая кровь. Чуждая ей. И это была не кровь Агронома. Это было дитя Корня.

И это просто убивало любые ее мечты на корню, ломало все ее прекрасные планы и задумки. Она понесла не от Дракона, а от мужика. Она понесла! Она беременна! Станет матерью. Одинокой матерью выродка, рожденного вне брака.

Ворониха невидящим взглядом смотрела перед собой. Морально убитая и психически опустошенная, не зная, что ей делать? Плакать сил больше не было. Агроному она была не нужна и праздная, а уж отягощенная чужим ребенком – и подавно! Но и Корень ее не примет. Не простит. Никогда. Изгнав ее навсегда. Да и сама Ворониха возвращаться к Корню не хотела. Хотя, в постели он был и хорош, был ласков и внимателен, но вне постели он был страшен. Жесток, безжалостен, хладнокровен и расчетлив. Страшный человек! Мужик, дорвавшийся до власти, становится страшно жестоким, бессердечным.

Чем больше света становилось в комнате, тем больше девушка понимала, что эта ночь изменила всю ее жизнь. Она понимала, что по-прежнему уже не будет. А как будет – не знала. И это ее очень пугало.

Она небрежно и рассеянно оделась, так же отстраненно причесалась, слегка умылась и – ненакрашенная, заплаканная, даже не глянув в зеркало – вышла на улицу, покрыв голову первым попавшимся платком.

У входа ее ждал вчерашний извозчик со своей коляской, сразу упав перед ней на колени. Сегодня он был не в рванье. В старой, выцветшей, с чужого плеча, но целой одежде. И обутый. В старые, стоптанные, но сапоги.