– Послушницей? – удивилась Ворониха.

– Посмотри на меня! – схватила сестру за подбородок Чума. – Посмотри! Узнаешь жгучую Ворониху, что сжигала мужчин от страсти? Нет? Я – как казенная крыса, целый день копаюсь в бумажках! А теперь спроси меня – рада ли я? Счастлива ли? Хочу ли я назад, в отчий дом, к балам и шумному, бездумному прожиганию жизни? А?

– Ты сама ответила на свой вопрос, – кивнула Ворониха, двигая подбородком пальцы сестры, что больно сжали ее.

– Да! Я изменилась! Я достигла того, о чем даже не мечтала! Я на самых верхах общества! Так высоко, что оглянуться страшно! Я уважаема! Любима! Достойными людьми! Мое имя, новое имя – не старое – знает весь Мир! Или узнает! И я делаю то, что нужно! А не то, что хочется! Хотя мне хочется! Хочется сделать порученное мне со всем усердием и прилежанием! Сделать как раз то, что нужно. Мне хочется! Мне пресны балы и пустое жужжание – ни о чем! Мне пресны наряды и прически! Мне стало холодно золото! Вся казна Лебедей – моя! Греет? Нет! Морозит ужасом! Не напортачить бы! Боюсь не суда! Боюсь насмешливого взгляда этих… осуждения их! Боюсь больше смерти! А как князь о моем здоровье печется? Бумажной крысы? А? Посмотри на меня! На такую вот, серую, пузатую, опухшую, выцветшую! Я счастлива! Это – самое достойное, о чем я даже не мечтала! Я изменилась. И мой мир изменился. Понимаешь? Поймешь ли?

– Не понимаю, – покачала головой Ворониха, – но я пойму! Если ты смогла – я смогу! Мы же родные! Одна кровь!

Чума дернулась.

– Командир зовет, – тихо сказала она, невольно прихорашиваясь. Но, поймав себя на этом, рассмеялась. – Мальчишка еще, а я его боюсь. Больше, чем отца в детстве. Хочу выглядеть лучше. Как они это делают? Как?

– Что делают? – спросила Ворониха.

– Пошли, по дороге поговорим, – махнула рукой Чума. – Успеем наговориться. Командир запретил мне верхом ездить. Пешком хожу. За мое дитя беспокоится больше, чем за свое. Синька, вон, что хочет вырабатывает – он не замечает!

– Зачем пешком? Поехали, – пожала плечами Ворониха.

* * *

Все на том же извозчике они доехали до Городского зала, все чаще называемого Ставкой. Так Городской зал называли князь и его близкие, подражая им во всем, и остальные называли Зал города Ставкой.

Командира они нашли у макета, как всегда, в задумчивости.

– О! Не ждал тебя так быстро, – воскликнул он, будто и не заметив младшую сестру, хотя та и поклонилась с полным соответствием принятой традиции. – Опять верхом лихачишь?

Князь был грозен. Особенно с таким изнеможенным лицом и черными кругами под глазами.