Хасан не оборачивался и не видел, как за его спиной, у ведущей в десантный отсек двери, пытается подняться на ноги человек с залитым кровью лицом. Не то Абдулла-хаджи, не то сержант Багиров…

Смотрел только вперед – туда, на Храм – и видел, как все началось. Как вспыхнула ослепительная, режущая глаз огненная точка, как мгновенно вздулась исполинским огненным шаром, засасывающим и небо, и землю, и город, и весь мир…

Он понял, что видит. После сожженного Гавра, после Бристоля трудно было не понять… Он видел всё и понял всё, но не хотел принимать увиденное и верить своему пониманию. Он закричал, истошно, оглушительно, как не кричал никогда в жизни. Казалось, его голова не выдержит, взорвется от этого крика, и не станет только его, Хасана, а мир и город останутся прежними.

Все получилось наоборот. Он был. А города не стало. И мира тоже.

Хасан Бен-Захр замолчал. И направил вертолет в то единственное, что осталось, что маячило перед ним в беспощадной и абсолютной пустоте, – в самый центр ядерного гриба.

Багиров-хаджи с третьей попытки встал на ноги. Он даже сумел с грехом пополам прийти к некому консенсусу, к странному симбиозу двух личностей… И навел «дыродел Солнца» на затылок сидевшего за штурвалом человека. Больше он не успел ничего – вертолет на полной скорости врезался в крутой, почти отвесный склон Бырранги.

Эпилог

Эпилог

Наш лагерь был разгромлен и уничтожен. Лагеря как такового не осталось.

Казалось, что по берегу и прямо по многочисленным палаткам не так давно гонялась стая взбесившихся асфальтовых катков. Гонялась за бульдозером. Тоже взбесившимся.

Ни одной целой палатки. И ни одной поврежденной, но все же устоявшей. Ни одного человека.

Террасу, насколько я мог видеть, тоже не миновала эпидемия разрушений. И над всем раздраем и разгромом издевательски торчала целенькая и новенькая причальная мачта.

«Да что же тут произошло, пока меня не было? Сходил на подвиг, называется…»

На самой границе воды и суши лежало НЕЧТО, способное дать если не ответ на мой вопрос, то хотя бы пищу для размышлений. Но размышлять хотелось где-нибудь в сторонке – выглядело нечто как труп колоссальных размеров, гниющий настолько давно, что полностью утратил первоначальную форму. Запах стоял соответствующий.

Но я все-таки подошел… На стегоцефала эта куча падали никоим образом не походила. На лабиринтодонта тоже. Профессор Птикошон дал маху.

– Ну здравствуй, Бдыр-Барус… – прогнусавил я, двумя пальцами зажимая нос.

Рядом, среди потеков гноя, сочащегося из туши, лежало ружье. Шикарное – гравировки, инкрустации. Но я не присматривался к оружию. Потому что около него лежала рука. Левая, отделенная от тела в районе запястья. Откушенная…